1

В 1980 году, когда не стало Высоцкого, автору этих строк было шесть лет. Я хорошо помню его 50-летие, ставшее настоящим открытием поэта и артиста для миллионов, до сих пор не знавших его совсем или знавших только по затертым магнитофонным катушкам и кассетам. Первые книги, фильмы, пластинки, запоздалое признание…

Никогда не думал, что придет время, и я буду писать эту статью. Тридцать лет назад не думал, потому что любил и не анализировал. Спустя пятнадцать лет – всё больше анализировал, а на любовь почти не оставалось сил и времени. Сегодня понимаю, что, во-первых, не разлюбил, а во-вторых, обязан попробовать понять, – и вот почему.

С одной стороны, 80-летие Высоцкого празднует сегодня поколение, заставшее его самого. Любит оно его или нет (преимущественно – любит), но в аналитических выкладках не нуждается и, по большому счету, на них не способно. Потому что Высоцкий – это они сами, те, кому сегодня от 80 (когда он родился) до 38 (когда его не стало). Любить его (или – не любить) значит для этого поколения мифологизировать собственное прошлое, принимая или не принимая его по причинам, далеко не всегда зависящим от того, чье имя стало основанием этого мифа. Подозреваю, что эти мои размышления им не понравятся: что-то покажется очевидным, а что-то – ненужным и неточным.

С другой стороны, за праздничным столом присутствуют и те, кто не очень понимает, по какому поводу торжество и кому дарить цветы и конфеты. Это и ровесники моего 14-летнего сына, и те, кому я читаю лекции на факультете филологии и журналистики в университете. Помню, как я удивился, когда-то заговорив о Высоцком со студентами и поняв, что они его, по большому счету, не знают или представляют в самых-самых общих чертах и, что самое главное, – прекрасно без него обходятся. Новое время – новые песни, актеры, стихи, кумиры… Объяснить им, что такое любить Высоцкого, я, наверное, не смогу, лучше не буду и пытаться, но попробовать рассказать «про что юбилей» – попробую. Зачем? Ну, хотя бы для того, чтобы им было понятно, почему в Самаре улица Высоцкого, сквер Высоцкого, бюст Высоцкого в сквере, памятник (ныне временно убранный в связи со сломом Дворца спорта) и еще много разного Высоцкого же. И, разумеется, не в Самаре – тоже.

2

Поэт говорит с современниками на языке, аккумулирующем заложенные в нем различные смысловые коды.  Умение угадать, какие именно из этих кодов необходимы сегодня, и актуализировать их составляет то, что принято называть поэтическим талантом. Высоцкий им, безусловно, обладал и умел замечательно угадать, о чем думают его соотечественники (и не только они), кем они себя ощущают, за что каждый или почти каждый из них готов броситься на амбразуру, и почему они же, бросающиеся на амбразуры, способны для того, чтобы им поднесли ту самую рюмку водки на весле, продать нательный крест.

На мой взгляд, таких пластов, верно угаданных и актуализированных Высоцким, – три, и первый из них – «русский». Закавычиваю, чтобы избежать узости трактовки: «русский» во всех широких и узких смыслах, с точки зрения которых оправданы выражения «русский поэт Мандельштам», «война русского народа с немецко-фашистскими захватчиками» и многие подобные.

Русский – значит причастный истории этой многострадальной и мазохистски-изощренной страны, уничтожаемой и самоуничтожающейся, побеждающей и пляшущей на костях своих воинов и поэтов. Это перед ней, как «перед вечною загадкою», встал герой Высоцкого, бессильный понять: зачем, чтобы гордиться Пастернаком, надо было сначала травить его и исключить из Союза писателей? Чтобы опубликовать Мандельштама – сгноить его в лагерях? Чтобы победить в войне – расстрелять в самом ее начале половину комсостава? Чтобы построить бассейн – взорвать храм?.. Разгадать эту загадку невозможно, не заметить – нельзя. Только так: остановиться и стоять, как столб, «как перед вечною загадкою, пред великою да сказочной страною». И страна оценила это стояние, потому что поняла, что тот, кто стоит, не может ничего исправить, но не может и уйти, махнув на нее рукой. Потому что это стояние – и есть та самая Русь, которая узнала себя в этой решительности и растерянности, не знающей – то ли гордиться, то ли каяться.

Именно так Высоцкий осмыслил войну, которая для него, прежде всего, – братские могилы и те, кому предстоит вечно стоять перед ними, как перед символом великого героизма и такого же великого пренебрежения страны к своим героям. Так он осмыслил сталинщину, недоуменно-разочарованно изумившись с тысячами соотечественников: «Получилось, я зря им клеймен?!» Получилось – зря. Как так получилось – непонятно, и никогда не будет понятно, и вот теперь – остановись и стой перед этой непонятностью. Так осмыслены все великие подвиги и великие жертвы: «Что же с вами сделали, берега старинные?». Но вопрос – не в этом, не только в этом. Вопрос в том, кто «сделал». А сделали – мы сами, в том числе и мы. Как, почему? «Нет ответа». Нет и быть не может. Остается надеяться на купола и на то, чтобы «чаще Господь замечал».

Вот за эту русскую растерянность, гениально угаданную Высоцким, и полюбили его современники. В первую очередь – за нее.

3

Но не только. Есть и другая причина, другой смысловой код, также задействованный Высоцким и отозвавшийся в сердцах его современников. Назовем этот код советским и тоже оговоримся.

Нынешним молодым людям не совсем понятно, а может быть, и совсем непонятно, что значило «быть советским человеком», чувствовать себя «советским человеком». Разумеется, в двух словах этого не объяснить, но одно сравнение я бы себе все-таки позволил, и это сравнение с гомункулом. Искусственный человек, родившийся в колбе Фауста-Парацельса, без родителей, без истории, со странными национальными и этническими признаками, с тонюсенькой культурной венкой, которую почти не видно сквозь толстую кожу. Девяносто процентов того, что было до начала советской эпохи, объявлялось тьмой и мракобесием, дворяне – растленными кровопийцами, религия – опиумом, инакомыслящие – отщепенцами, несоциалистические страны – загнивающими... И вот с этим надо было как-то жить. Просыпаться утром в уютной хрущевке, заниматься очковтирательством на работе, получая очень небольшую зарплату, на которую можно было купить в этом году холодильник, в следующем – телевизор, а еще через три года – ковер на стену или съездить, например, в социалистическую Болгарию. Знать писателя Бабаевского и не знать писателя Набокова. Вступить в партию, чтобы сделаться человеком, а вечером на кухне травить анекдоты про генерального секретаря Брежнева. Разумеется, еще много всего другого, но и это тоже.

Что же сделал Высоцкий? Он нашел слова и интонации, чтобы выразить несовпадение советского человека с этой личиной гомункула. «Я – советский, но я – не советский». Или так: «Я – не вполне советский, хотя, конечно, совершенно советский». Отсюда – его ирония, которая притягивала, как магнит, и заставляла внимать, затаив дыхание, чтобы не пропустить не только ни слова – ни звука. «Не дам порочить наш совейский городок!» Мы – бедные, но мы – гордые. Отсюда эскапизм и уход в асоциальное пространство («Третий месяц я бичую – беспартийный, не еврей»). И самоирония, которую давало понимание того, что «мы с тобой в Париже нужны, как в русской бане – лыжи».

В своих песнях Высоцкий признавался в том, в чем мог бы признаться, но не признавался любой из его соотечественников и современников: стыдно быть советским, потому что стыдно быть гомункулом.

И за это его тоже любили, потому что кто-то же должен был в этом признаться.

4

Наконец, третий код, задействованный Высоцким, – это, может быть, и не такой значимый с точки зрения большого контекста, но зато значимый в том историческом контексте, в котором Высоцкий жил и воспринимался современниками, – код московский. И дело здесь не только в том, что Высоцкий – про Большой Каретный и Первую Мещанскую, про «эй, шофер, вези – Бутырский хутор» и «съездим к трем вокзалам и возьмем». Дело в том, что, живя на этих улицах и в этих переулках, Высоцкий слышал, видел и сумел понять и пережить на них чуть острее и объемнее то, что переживала и понимала и вся немосковская Московия. Потому что по этим улицам колесили главные воронки и по ним стремился пройти Гитлер. На них хоронили Сталина, и «я шагаю» тоже по ней, по той самой Москве, где застава Ильича (и она же – «Мне двадцать лет»). Поэтому – и острее, и те, кто слушал песни Высоцкого, чувствовали это.

Как чувствовали они и некий московский флер, всегда окружавший Высоцкого и воспринимавшийся как своего рода замена уничтоженного аристократизма. Откройте книгу Ю. Лотмана о русской дворянской культуре XVIII – XIX вв. и найдете в ней москвича Высоцкого – картежника, дуэлянта и Дон Жуана, с поправками, разумеется, на другую эпоху. У Высоцкого – самый шикарный «Мерседес»! «Он сам завел с француженкою шашни»! Да, запрещают, но у театра вечные очереди! От него всего можно ожидать и ему всё можно простить. Другим – нет, а ему – да.

И за те же вещи, из-за которых с другими, «немосквичами», предпочитали больше не иметь дела, Высоцкого любили еще сильнее и преданней.

5

Русский, советский, московский Высоцкий не просто задействовал все эти смысловые коды, но и умело сочетал их,авируя между и не приравнивая себя полностью ни к одному из них. Кого-то это раздражало, у кого-то – рождало возмущение.

Охотно работавший со многими товарищами Василий Шукшин не снял Высоцкого ни в одном из своих фильмов, да и что бы в них делал москвич, женатый на парижской принцессе? Андрей Тарковский на дух не принял сыгранного Высоцким Гамлета: слишком советский, из подворотни. Создатель «Места встречи» Станислав Говорухин не дал спеть, дескать, зрители будут смотреть не фильм, а Высоцкого – того самого, русского, который заслонит собой всю картину с Жегловым, Шараповым и Манькой А(О)блигацией.

Но и их, и тысячи других – восхищало. Вот они-то и празднуют сегодня 80-летие Владимира Высоцкого, и очень бы хотелось, чтобы этот праздник хоть в какой-то степени стал и праздником сегодняшних четырнадцатилетних тоже.

Автор: Михаил Перепелкин, доктор филологических наук, профессор Самарского университета, старший научный сотрудник Самарского литературного музея имени М. Горького, автор книги «Бездны на краю. И. Бродский и В. Высоцкий: диалог художественных систем» (Самара, 2005).

«Опубликовано в газете «Культура. Свежая газета» №2 (131) от 15.02.2018»