Затертое идиоматическое выражение «писать на злобу дня» таит в себе, как оказалось, страшную правду о нас самих. То, что мы сейчас переживаем, практически все, кто дает себе труд систематически захаживать в пространство публичного, - собственно и есть эта самая злоба дня, уже не прикрытая, не прячущаяся под спудом, ничего и никого не стесняющаяся, откровенная в своей чистоте и истине злобная злоба дня. Много лет назад  я написал строчки «Отменяй пространность дня, // суточную долю злости, / можешь выслушать меня?» И как-то неожиданно для меня самого эта «суточная доля злости» сегодня срифмовалась с актуальным состоянием нашего коллективного разума. Точней не разума даже, а коллективного сенсориума. Поскольку там, где торжествует злоба, разум неизбежно терпит поражение. Говорю это только потому, что сам нередко оказываюсь пораженным этой заразой. Ведь ненависть заразна, она способна порождать только саму себя. 

Философы много писали о том, что современный многонациональный, многолюдный город чреват ненавистью, что растущий урбанизм, лишенный этических тормозов и традиций социальной эмпатии, время от времени провоцирует вспышки насилия. Кинематографисты типа Ханеке или Нури Бильге Джейлана пытаются вскрыть исторические и экзистенциальные причины насилия, показывая, что злость вовсе не проста, как три копейки. Французский философ и антрополог Рене Жерар вообще считал, что насилие – основа человеческого общежития, поскольку люди всегда бьются за объект желания друг друга (а желание имеет миметическую природу), и задача культуры состоит в том, чтобы выработать такие ритуалы, которые бы перенаправили эти желания на некую конвенциональную жертву и все успокоились. Общество успокаивается, когда ему кидают на растерзание назначенную жертву. Наверно, так и могло быть в традиционном обществе, но - не в обществе, когда ритуальное жертвоприношение априори становится медийным событием, а это значит, что происходит не социальная разрядка, а наоборот, возгонка эмоций, как правило разрывающих тело общества на части.

Это большая тема, имеющая множество ответвлений, но меня интересует сейчас только тот ее аспект, который касается вещей весьма простых – публичных риторических ритуалов взаимных проклятий и оскорблений. Оставим пока в стороне доносы в прокуратуру и их последствия. Интересны сами актуальные речевые публичные практики. Вот где рождается и размножается с бешеной скоростью злоба сегодняшнего дня. В выигрыше от нее, наверно, остается только русский язык, который чуть ли не каждую неделю пополняется новыми экспрессивными и ядовитыми словечками, предназначенными исключительно убивать репутации, идеи, личности, разумность и рациональность как таковые. Все остальные – в безусловном проигрыше. Кстати, уход языка в негативную экспрессию, в перманентное словотворчество с одной единственной целью – нанести смертельную рану противоположенной стороне – свидетельствует в том числе и о проблеме языка в его социальной функции: вооруженная до зубов армия слов-киллеров против горстки новых безоружных концептуальных лексем, призванных выразить какие-то конструктивные смыслы, но оказывающихся чаще всего очередными симулякрами. Возможность общественного договора имеет и свое языковое измерение.

Мы оказались в царстве ресентимента. Политический «сентиментализм» прошлого года показал, что у общества после десятилетий политической анестезии все еще есть чувства и больной скорее жив, чем мертв: сначала оскорбилась одна часть общества, потому что у нее украли голоса, да и вообще плюнули ей в лицо циничными рокировками и прочей государственной ложью, потом оскорбились другие, сочтя политический панк-молебен атакой на чувства верующих и русский мир. Я не буду сейчас говорить, о том, кто прав, а кто ошибался и, с моей точки зрения, ошибается до сих пор, и кого, как малых детей, идеологически использует наша вороватая и аморальная власть в своих целях, подогревая определенные настроения. Важно, что мы вошли в мир разрастающегося ресентимента. Причем настолько, что именно те, кто периодически громко, публично, с явной манифестацией своей позиции говорит, например, о православных ценностях, предпочитает кулаки диалогу, брань разговору, прямые личные оскорбления и угрозы пониманию и сочувствию. На языке философии это называется перформативным противоречием.

Злоба – сильная эмоция и потому она увлекает, соблазняет человека. Выражение злобы дает человеку чувство интенсивности переживания, существования. Неспроста говорят «пышущий злобой» - это как бы маркер экзистенциальной захваченности и полноты чувства. Но это тот способ коммуникации, где человек может поживиться только за счет других. Это все равно что погулять за чужой счет. Подобная халява в конечном итоге приводит к множеству неприятностей: человеческому, творческому банкротству. Злоба выжигает эмоциональную сферу, делая невозможным состояние открытости  миру, которое одно только и есть базовое условие человечности. Ницше не зря считал ресентимент моралью рабов: только рабу, «внутреннему рабу», разумеется, испытывающему острое чувство собственной неполноценности, не желающему и не умеющему честно взглянуть на задачу собственной субъективации, морального и интеллектуального роста, все время нужен враг, образ врага как постоянная фиктивная инстанция объяснения всех собственных несчастий. 

Я не совсем согласен с Георгом Зиммелем, который сто лет назад в статье «Человек как враг» написал об априорной ненависти, «изначальной потребности во враждебности», наличествующих в людях в той же мере, что и некая изначальная религиозная настроенность, только выбирающая для себя предмет поклонения. Подобные антропологические констатации спекулятивны и не принимают во внимание историю и культуру. Ненависть не априорна, хотя антропологически человек, конечно, далеко не добрейшее существо. Но у ненависти тоже есть свои причины: страх, тревога, очень часто невежество, бедность, просто невыработанность тех или иных культурных реакций. Часто ненависть, как родовой талисман, передается по наследству - будучи культивированная государством или другими институтами, которые по тем или иным причинам предпочитают натравливать одних людей на других. Так было у нас с «классовой ненавистью» или ненавистью к Западу – несколько поколений выросло в этой атмосфере.

Почему полемос, который в известном смысле правит миром и человеческими реакциями,  приобретает такие агрессивные и непристойные формы, которые мы можем сегодня наблюдать в нашем публичном пространстве, например, в блогосфере, почему некоторые СМИ или как бы СМИ (в том числе и в Самаре, возьмите хотя бы ресурс «Самарское время») стали специализироваться на личных оскорблениях, почему спор сегодня в России превратился в холодную гражданскую войну представителей разных мировоззрений – поговорю об этом в следующий раз, благо тема типов и видов спора была в свое время частью моих исследований.  Но сейчас я бы хотел отметить следующее.

Французские философы еще в 60-х годах писали о наступившей цивилизации комментариев, имея в виду, что комментарий из текста вторичного и служебного превратился в текст первичный и определяющий, что именно он составляет сегодня погоду, что первичные тексты теперь являются только поводом для гегемонии комментария. Это они писали до Интернета! Знали бы они, как именно реализуются их интуиции. Мы действительно – жители цивилизации комментариев. Некогда ограниченный обычным житейским, офлайновским хронотопом разговора, комментарий в его сегодняшней сетевой форме может не кончаться в принципе. И это было бы великим благом, поскольку о такой вечно действующей дискуссионной площадке (а дискуссия  - это демократия на практике) можно было бы только мечтать. Но в том-то и дело, что цивилизация комментариев  - это просто разгул ресентимента. Причем тем более отвратительного, чем чаще комментаторы пользуются другой возможностью новой реальности – анонимностью. Анонимность - большое завоевание цивилизации, иногда нужно затеряться, чтобы побыть одному. Выполняя целый ряд положительных компенсаторных функций, анонимность тем не менее в пространстве публичных риторических столкновений становится основой безответственности и безличной пролонгации ненависти, теми дрожжами, на которых ежедневно поднимается de profundis искомая злоба дня. Иногда кажется, что если бы реализовалось все, что люди желают друг другу в комментах в течение дня, что они думают друг о друге, то вряд ли бы мы сейчас с вами разговаривали. Говорю это без тени иллюзий на какое-то изменение положения дел, будь то в силу внезапного смягчения нравов или роста демократического сознания и толерантности, скорей, тут поможет какая-то внутренняя техническая политика программных опций и модерирования. 

«Суточная доля злости» все-таки имеет свой формальный антидот. Это непростая фармацевтическая смесь из нескольких ингредиентов - персональности высказывания от своего лица, не скрытого под маской, ником и т.д.; заботы о самом себе, заботы о том, чтобы не дать злобе закрыть перед тобой возможности собственного развития; апелляции исключительно к доводом разума, а не к чувству, вере, чьему-либо мнению, в том числе мнению большинства; готовности встать (хотя бы в рамках мысленного эксперимента) на точку зрения оппонента, посмотреть на мир его глазами; переквалифицирования «врагов» в оппонентов и недопустимости замены самой сути дела личными оскорблениями. Это именно формальный антидот, то есть создающий формат такой коммуникации, в которой злобе просто не останется места.

«Почти у гроба» Борис Пастернак верил, что «Силу подлости и злобы // Одолеет дух добра». Не одолеет, конечно. Но ведь что-то мы должны с этим всем делать. 

 

Виталий ЛЕХЦИЕР, доктор философских наук, поэт