Что такое рейв? С английского это слово можно перевести как «вечеринка, сборище, бессвязная речь». Если упрощать, то рейв – это большая дискотека, где люди танцуют под электронную музыку.
Рейвы прежде всего ассоциируются с 90-ми. В обыденном понимании это что-то маргинальное, сомнительное или даже опасное. В истории достаточно эпизодов, когда маргинальное, сомнительное и опасное становилось мейнстримом и образовывало новые формы социальных отношений. Пожалуй, самый громкий пример – это раннее христианство. Спуск неприкаянных в катакомбы, совместная молитва, утверждение нового, которое в будущем охватит весь мир.
Люди, которые не могут или не хотят встраиваться в доминирующий символический порядок, находят заброшенные места, где должно проходить что-то чудесное, интенсивное, современное. Когда-то эти заброшенные места служили для экспансии великих преобразующих мир идей. Бывшие заводы (излюбленные места для рейвов), эти храмы труда, в постиндустриальную эпоху становятся храмами гедонизма и симбиоза человека и техники.
Есть иллюзия, что все закончилось и поэтому теперь можно отдыхать. Современная культура живет по мозаичному принципу. В эпоху Интернета в ней все сочетается со всем. Есть рудименты прошлых великих эпох – традиционные музеи, традиционные театры, традиционные библиотеки, но их работа поддерживается тяжелым бюрократическим усилием, в котором мало места творчеству как проявлению внутренней свободы. Культура в ее просветительском понимании, как медиум ценностей, требует отлаженного механизма удерживания. Все ее усилия тратятся на это удерживание, на эту защиту от эрозии, а трансляция культурных ценностей, как правило, выглядит как заклинание, в силу которого уже мало кто верит. Усталость от этой тяжести вынуждает вглядываться в эти самые «маргинальные, сомнительные и опасные», но новые культурные форматы. Есть ощущение – именно ощущение, – что в них есть жизнь, в них есть неизвестность, и они способны воздействовать на тебя так, как неспособны воздействовать академические форматы. На рейв никто ходить не заставляет.
***
Рейв может стать открытием, потрясением. Увидеть сотни или даже тысячи танцующих под «нечеловеческую музыку» людей на заброшенном заводе или в подвале – значит уловить дух рейва. Для профана все это может походить на форму школьного досуга. Дискотека – это редуцированная форма рейва, в которой уже нет никакого политического содержания. В 90-е годы культура рейвов несла в себе освободительный посыл и ее двусмысленно называли «рейволюцией».
Как говорил один из героев документального фильма «Эпоха танцев» о начале рейвов в СССР, который не так давно показывали в клубе «Звезда» в рамках научно-популярного проекта «Человек-наук»: «Техно – это саундтрек падения Берлинской стены».
Эта культура создавала сообщества, которые, как правило, называют тусовкой. Снобистское презрение к тусовке – общее место, но наличие тусовки, тем не менее, признак того, что в городе есть люди с достаточно сложной системой распознавания «свой-чужой». Это простейшее различие указывает на противоречия. А наличие противоречий – это признак того, что «что-то происходит». Культурная идентичность не может устанавливаться вне механизма различий.
В 2016 году на «Винзаводе» в Москве проходила выставка «Свежая кровь», где несколько работ было посвящено культуре рейвов. Выставку предварял такой текст куратора и художницы Антонины Баевер: «Наиболее концентрированного, наполненного молодостью воздуха можно вдохнуть, наверное, только на рейве. Рейв – пространство определенной свободы и наивысшего эмоционального напряжения. Институции там не имеют власти, есть только музыка, толпа молодежи, живущая в ее ритме, и полное экстатическое упоение самими собой».
Рейв репрезентирует ту форму интенсивности (громкая и быстрая музыка, свободный танец, движение, свет), которой не хватает более академизированным культурным практикам. Рейв не требует концентрации, критической рефлексии, но он способен постулировать некоторую автономность от коммерциализации и давать ощущение солидарности. Это не отменяет его общей досуговой направленности, но, называясь рейвом, он хранит память о той самой «героической эпохе» 90-х, когда люди встретились с потоками неудержимой гедонистической свободы и бесспорным переживанием нового.
Мы до сих пор осмысляем 90-е годы, потому что именно этот период заложил те векторы культурного и политического движения, которые до сих пор еще не потеряли своей актуальности, своей способности схватывать современность. Обилие документальных фильмов об этой эпохе и интерес к ним подтверждают это. Мы продолжаем осмыслять наши 2010-е образцами 1990-х.
***
В 2013 году я оказался в Берлине вовсе не с целью посетить техно-клубы. Меня сильно удивило, что в этой Мекке современности до сих пор играют техно. Позже я узнал, что это связано с эпохой 90-х лишь по касательной. Многотысячные рейвы сжались до клубов, и техно стало музыкой выходных.
К 2014 году берлинские ритмы прямой бочки докатились и до Самары. Ощущение того, что они делают «то, чего раньше не было», придавало всему этому движению такой свежий энтузиазм, что даже перекрывало интерес к современному искусству. Современные молодые художники оказывались на танцполах в первых рядах. Если ты занимаешься современными визуальными практиками, то ты рано или поздно окажешься на рейве. А потом рейв даже будет нуждаться в твоем искусстве. От компьютерной музыки устаешь довольно быстро, и к рейву подключается что-то еще: перформансы, хэппенинги и даже театр.
На последних майских мероприятиях в клубе Untitled, месте, где должен был быть Музей рок-н-ролла, посетители могли увидеть видеоарт художника Евгения Чертоплясова. Медиахудожники из группы MonomimLab, оформлявшие пространства для рейва, в прошлом году установили свою инсталляцию в католическом соборе. На открытиях выставок современного искусства все чаще можно слышать диджеев.
Культура, вышедшая из подвалов и заброшенных заводов, встраивается в традиционные культурные институции. Она уже перестает удивлять. Робкая надежда на то, что рейв может стать кратковременной утопией, рассыпается очень быстро. Вслед за рейвом наступает опустошение и ощущение бессмысленной потери времени. Организаторы и диджеи еще как-то оправдывают себя тем, что что-то создают. У публики восторг от «вчерашней вечеринки» длится максимум несколько дней. От рейва остаются слабые следы материального, значение которых помнят только те, кто в нем участвовал. И в какой-то момент ты смутно осознаешь, что эпоха техно закончилась. А когда манифестируешь это, сталкиваешься с вопросом: «А была ли она?» Но чтобы на нее кто-то обратил внимание, надо провозгласить ее конец.
Рейв трудно поддается теории. Возможно, эти рассуждения – результат случайной встречи с одной из относительно новых форм культуры, которая появилась и в Самаре в начале XXI века. Как и все формы, она исторична и поэтому преходяща. Но в любой культурной форме при некоторой вовлеченности можно увидеть живые способы «жизни вместе». Сосуществование различных форм в нашей современности позволяет воспринимать культуру не как индустрию, а как резервуар возможных изменений, которые незаметно происходят уже сейчас.
Немецкий теоретик искусства Дитрих Дитрихсен еще в 90-е годы при анализе массовой культуры предугадал появление тех форм, которые сейчас стали реальностью: «Индустрия культуры будущего будет работать с открытыми форматами. Это будут форматы, находящиеся вне рамок, которые будут включать в себя невероятно гибкое взаимодействие с определенной музыкой, одеждой, визуализацией и так далее. Эти феномены, с которыми мы имеем ограниченный опыт взаимодействия, – мобильные вечеринки, флэшмобы и прочее – станут чем-то привычным. Люди будут договариваться где-нибудь о встрече, или же следовать принципу «попался», и эта активность будет происходить под определенную музыку и при заданных условиях – что позволит всем вовлеченным играть самую активную роль в происходящем».
Илья Саморуков
фото Евгения Комиссарова
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 10 (118), 2017
Комментарии (1)
«Рейв трудно поддается теории». Эта концепция как раз соответствует теории постмодерна, когда молодежь идентифицирует себя в соответствии с определенными признаками и принципами. В 90-е годы, когда как бы закончилась тоталия, возникла иллюзия перестройки общества и сознания. Кроме того возникли преступные группировки, которые распространяли наркоту через танцполы. Молодежь конечно захотела изменить сознание при помощи психотропных средств. Сейчас иллюзия свободы закончилась, наркоманы в основном вымерли, богатеи уехали, вообщем все вернулось на круги своя. Общество и молодежь поделились на кланы и жесткие группировки. С одной стороны, люди хотят жить по-прежнему, но это невозможно. С другой стороны заскорузлость, воровство и беспредел зашкалили. Молодежь да и пенсионеры уже не могут жить по-прежнему. Нельзя, чтобы одни жрали, а другие нищенствовали. Вот и меняются интересы по всем позициям в обществе. Это конечно сказывается и на мзыкальных интересах.