Экспозиция получилась небольшой – всего на один зал галереи «Коллекционер», что на первом этаже музея. Да и сами работы как будто не подразумевают долгого рассматривания. Детские, нехитрые по исполнению, но закрученные по композиции и сюжету – тем не менее, они увлекательны: например, лошади, плачущие из окон конюшни, где лежат кирзовые сапоги («Памяти конюха»). Яркость цветов смущает и кажется неприятной, а некоторые работы вовсе неотличимы от детских, если бы не недетская откровенность в изображении женского тела («Леда»).

Художник, которого организаторы сравнивают с «Митьками», воспевает деревню, точнее постсоветский колхоз. Пишет сериями, которые называются «Русская серия» и «Северные мотивы» – эти последние откровенно скучны, имитируют народные орнаменты и сделаны пастелью чрезвычайно невыразительно.

«Русская серия» воспевает колхоз, но, хотя большая часть серии пришлась на 1990-2000-е, Климушкин поет свою песнь совершенно в духе фильма «Любовь и голуби» и задушевных рассказов Шукшина. У Климушкина, действительно, есть чувство юмора – и «черного», и романтического, и печального, и со всеми оттенками – такой юмор есть, например, в знаменитых сказках Сергея Писахова о Перепилихе и апельсине, выросшем в северной глубинке. Эти сказки так и назывались «Смех и горе у Бела моря». Вот эти самые смех и горе – «Нинка утопилась», «Уехал милый на тракторе», «В кино» – и воспроизводит Климушкин, надо сказать, с огоньком воспроизводит. Но лучшие и самые симпатичные работы, на которые приятно смотреть и в которых изобилие сюжетных линий не становится цветочной кашей, выполнены в технике литографии. Это лучшие его работы. В ранних – он абстракционист («Утро в детской», «Воздушное путешествие»), здесь у него получаются очень пуристские, прозрачные, легкие, стилизованные под буги 1960-х изображения. Потом появляются фигуративные работы в духе «Крестьян» Малевича («Баба и звезда», «Сошествие Святого Духа») – все это прекрасная и лаконичная, хотя в фигурах недостатка нет, графика – чистая оттого, что плоская. 

Но работы с середины девяностых, когда художник решил писать акрилом, выходят грязными, неаккуратными, аляповатыми («Лев», «Женщина-оборотень»). А вся неудача художника, как думается, заключается в неправильно выбранном материале: акрил – по сути, пластмасса, это краска для поп-артистов, которая годится для постживописной абстракции и хорошо передает состояние постмодерна, глобализации и постиндустриального общества. Писать ею задушевные истории противопоказано: она чересчур ярка, резка, контрастна, она не тушуется, плохо смешивается. Все это приводит к тому, что как бы автор не хотел придать рисункам философского оттенка, выходит детское малевание. Акрилом мелкие детали не рисуют.

Климушкин явно сдает свои позиции, и чутье его слабеет. Нагнетание смыслов в работах в определенный момент стало механическим, рука отучилась от точности, и зритель не понимает, да и не имеет времени разбираться, что хотел сказать художник, если высказывание явно к зрителю (городскому атеисту) отношения не имеет.

Но дело еще и в другом. Деревня только в советские времена воспринималась как мир негласной оппозиции партийному обезличиванию. Сейчас мы уже не поверим, что там кипят какие-то шекспировские страсти и Бог живет. И сейчас деревенский быт и обитающее там патриархальное сознание лучше всех пишет Вася Ложкин.

Сергей Баландин