Художник Пётр Павленский может лишиться свободы на срок до пяти лет. На него заведено уголовное дело по ч. 1, п. «б», ст. 213 УК РФ (хулиганство по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы). Напомним, 10 ноября, в день полиции, петербургский художник провёл акцию «Фиксация» на Красной площади в Москве, во время которой прибил свою мошонку к брусчатке. Сам Павленский назвал свой художественный жест «метафорой апатии, политической индифферентности и фатализма современного российского общества». Об этой и других акциях Павленского, а также о том, что происходит в акционном искусстве в Самаре, информационное агентство «Засекин» поговорило с самарским художником Сергеем Баландиным, тоже известным своей неоднозначной художественной рефлексией, связанной с телесностью вообще и собственным телом в частности.

- Как ты оцениваешь последнюю акцию Петра Павленского и его предыдущие акции?

- Художник Елена Ковылина говорит, что ему не хватает художественного вкуса, не хватает интеллигентности. Вот это (Сергей Баландин показывает на обложку журнала «Диалог искусств» с фотографией акции Павленского «Туша», - прим. редакции) было сделано хорошо. На это можно любоваться. Ясно считываются посылы: политика как колючая проволока, я и общество в этой проволоке. Каждый существует в этом коконе и вынужден в нём страдать. Это было круто. А «Фиксация»… Во-первых, никто не помнит, что это был день полиции. Кто его отмечает? День какой-то непонятный. Ещё понятно, почему Красная площадь и Кремль. Но главный вопрос: при чём тут яйца?

- Мне кажется, здесь всё понятно. Социальная и политическая активность, протестный потенциал – это маскулинные  стороны личности. Отказ от этой активности – это добровольное прибивание своего маскулинного, своеобразная самокастрация общества. Я так это поняла.

- Но нужно разделять эти вещи. Красная площадь – это про одно, кастрация – про другое, а прибивать яйца – это уже третье. Он же не кастрацию провёл…

- «Кастрация» – это слово, которое я применяю для интерпретации, это не само действие. Он прибивает маскулинное к Красной площади, отказывается от него.

- Социальная активность – это обязательно маскулинное?

«В голове у людей одни яйца»

- Мне кажется, что социальная активность ассоцируется с маскулинностью. И он же отсылает к заключённым, которые прибивали мошонку к нарам, чтобы не идти на этап.

- Вот это может быть интересным. Но у заключенных это был жест протеста, а у Павленского – жест покорности и бессилия. Где логика?

Я слышал отзыв о том, что, да, эта акция - искусство, но он слабый художник. Мне тоже так кажется. Он слабый художник, по крайней мере, пока.  То, что он прибивает яйца, закрывает все смыслы. Сразу в голове у людей, и у меня в том числе, одни яйца. Только и мысли о том, больно это или нет, зашивали или нет. Нет мыслей о полиции, государственных структурах, Красной площади и Кремле.

Есть институциональная теория понятий, согласно которой искусство - это то, о чём говорят как об искусстве. Если хотя бы треть разговоров ведётся вокруг художественных образов, формы, цвета, философских понятий, - это искусство. А если 100% разговоров посвящены яйцам – это не искусство.

Когда «Война» провела акцию «Член в плену у ФСБ», все обсуждали, о чём это произведение. Использовали чисто художественные определения: впечатляюще, поразительно, какие размеры. Говорили про насмешку над ФСБ, иронию и сатиру. А сейчас даже в среде художников говорят про яйца. В акциях «Войны» сильная идеологическая линия и очень сильные образы, которые несут дополнительные смыслы, отвлечённые от политики.  «Член ФСБ» – это же раблезиансто, карнавал, большие фаллосы, культ Приапа.

- Безусловно, это было гораздо более оптимистично, чем акция Павленского. Но он же говорит о бессилии.

- А где амбивалентность? А где бессилие равно силе?

- Может быть, его сила в отсутствии амбивалентности. В однозначном и безвариантном признании своего бессилия…

- Нет, это просто скучно. Об этом невозможно долго разговаривать, если только специально не стараться. Все разговоры сводятся к тому, что он прибил яйца. И всё. После лёгкого удивления, радости или отвращения, все разговоры заканчиваются.

- А как же пластика жеста, выразительное тело и лицо?

- Лицо у него страшнейшее. Скелет, голый череп вместо головы. Я вот смотрю на фотографии этих акций, и мне кажется, что у него не политический протест, а что-то личное. У него такие голодные глаза, будто он из Освенцима. С художественной точки зрения, всё слишком бедно и просто. Лучше бы он руку прибил. Рука – это больно, но её можно восстановить. Но это было бы гораздо красивее.

- Об этом меньше бы говорили.

- Нет, если бы он тоже это сделал на Красной площади. А он задал ракурс анекдота. В КВНе сейчас будут об этом шутить. Про Pussy Riot никто не шутил, всем казалось, что начинается что-то страшное. Над этим невозможно шутить.

На хорошее произведение ты реагируешь конкретно, оно самоценно и не может развиться в какой-то анекдот. Ты не возьмёшь его в свой повседневный оборот даже в виде шутки. Мне кажется, не то он прибил к брусчатке. Не могут яйца презентовать страдающую интеллигенцию.

- А прибитая рука?

- Это уже страдающий Христос, стигматы. Ногу бы пусть прибил – не могу идти. Это было бы совсем круто. Сейчас мы придумаем ему следующий перформанс.  А так он осуществил шутку, хохму, и в результате получилось даже нестрашно.

- Как ты оцениваешь тот факт, что он сопровождает каждую акцию пояснениями? Это задача художника?

- Вроде мы без пояснения сами не разберёмся. Мне это тоже не нравится. Это не задача художника, это нужно для институций: кураторов, галерей, проектов. А зрителю художник ничего не обязан объяснять.

«Странно, что художник приходит из ниоткуда»

- Мне кажется важной чертой Павленского то, что он не вписан ни в какие институции и работает один. Те же Pussy Riot и «Война» работают в команде. Художники вписаны в институцию или в тусовку. А Павленский даже в тусовке не засвечен, о нём питерские художники говорят как о человеке, возникшем из ниоткуда. Нигде нет информации о том, что он делал, пока не зашил себе рот. И даже после этого исчез до тех пор, пока не представил «Тушу». Это художественная стратегия или случайность? Это важно?

- Для меня это неважно. Странно, что художник приходит из ниоткуда. Это кажется случайным, непоследовательным. Просто три раза попытал удачу и привлёк внимание. Кажется, что это просто эпатаж и понт. И так могу, и этак могу.

С колючей проволокой – это было мощно. Потому что это и серьёзно, и страшно, и за гранью возможного. Зашить себе рот, например, – это не за гранью возможного. Он провёл несколько ярких акций, но нельзя говорить о нём, как о художнике с собственным художественным миром и подходом. Завтра мы его забудем до следующего раза.

- Получается, что оценка его сегодняшних акций будет зависеть от того, что он представит зрителю завтра?

- Да, и, возможно, этот поступок может стать каким-то значимым. Но мне так не кажется.

- Какие у тебя ожидания? Что будет с ним завтра?

- Он ждёт внимания, и какие-то институции им уже заинтересовались. Он с ними сотрудничает или нет. Но мне кажется, что других работ у него не будет.

- Павленского обвиняют в неоригинальности. Насколько это важно для политического искусства?

- Об этом можно говорить или как об искусстве, или как о политической акции. Но мне кажется, что он проигрывает и в той категории, и в другой. Для политического оригинальность - это неважно. Самосожжение или публичное самоубийство происходят постоянно. А если мы говорим об искусстве, и уже не важно, какое оно, здесь должно быть новаторство, вкус, интеллигентность, амбивалентность и так далее.

«У нас аполитичны даже политики»

- Есть ли в Самаре политическое искусство?

- Нет, как ранее уже сказал Константин Зацепин, самарское изобразительное искусство тяготеет к метафизике. Потому что у нас Волга, степь.

- Ничего кроме Волги и степи нас не интересует? На актуальные проблемы мы не реагируем?

- Если говорить вообще о российском контексте, у нас, с одной стороны, очень много политического искусства. Такая почва. Тут и царизм, и коммунизм, всё время все протестуют. Но насколько сильны политические мотивы в искусстве и в литературе, настолько же слабы эти интересы у зрителей и читателей. Для них «Бурлаки на Волге» - это гимн самой Волге, а «Кому на Руси жить хорошо?» - это картина народного быта.  Нашего зрителя это не беспокоит, а в провинции это не беспокоит и художников. В Самаре Георгий Квантришвили когда-то проводил какие-то акции, но на этом мои познания о самарском политическом искусстве заканчиваются.

- Нашу акцию на «Правом берегу» можно рассматривать как политическое искусство?

- Понимаешь, в чём дело, ты её рассматривала как политическое искусство, а я её рассматривал просто как искусство. Конечно, с намёком, с политическим бэкграундом. Но я не политический художник.

- Последовавшие за этой акцией гонения, инициированные депутатом Губернской думы Матвеевым, не сделали акцию политической?

- Гонения были не политическими. Он же не единоросс, непартийный человек, который проделывал всё это не из политических соображений, а из каких-то конъюктурных, может быть, этических.

- Но это политическая конъюктура – он борется за электорат, старается заявить о себе.

- Это не политическая конъюктура, когда человек продвигает свою партию и политические убеждения. Это просто конъюктура: я хочу, чтобы обо мне говорили, я хочу занимать то место, которое занимаю. Мне кажется, что у нас аполитичны даже политики, не только художники.

«Самарские художники – дети благородных родителей»

- Что в Самаре происходит с акционным искусством? Почему у нас с этим так глухо?

- У нас акционизмом занимаются два с половиной человека. И наши художники любят комфорт, они любят работать в закрытых помещениях. Перформансы были тогда, когда работала лабораторная галерея «XI комнат», располагающая к разным экспериментам. На улицы это не выливается.

- Наши художники жалуются, что нет площадок…

- Мы без площадок не можем, это особенность самарского искусства.

- Но у нас есть целая площадь, самая большая в Европе, почему бы ей не воспользоваться?

- Это нежелание вступать в разговор с неподготовленным, посторонним зрителем. Нам нужна площадка, приглашённые люди, которые смогут правильно всё интерпретировать. Мы достаточно закрытые и не хотим, чтобы к нам подходили незнакомцы и спрашивали, что мы тут делаем.

- Чтобы смеялись и рассказывали анекдоты…

- Мы такие все ранимые, не хотим, чтобы к нам подходили незнакомцы и спрашивали, что мы тут делаем.

- Что нужно сделать, чтобы быть художником в Самаре? Не выглядеть ни сумасшедшим одиночкой, ни дрессированным котиком?

- Нужно иметь другую работу… Нужно постоянно работать и общаться с людьми, не раз в год делать какие-то акции, а постоянно работать, развиваться, сотрудничать. Это касается художников вообще. А российская особенность в денежном вопросе. В Европе постоянные гранты, стипендии, пособия, льготы  для художников. Там эта индустрия развита очень сильно. Я однажды участвовал в выставке в Финляндии, организованной выходцем из России, которая называлась Rich («богатые»). Это была выставка художников, которые свои произведения делают на собственные деньги. Для европейцев это нонсенс.

- В Самаре художники тоже ориентированы на готовые площадки, гранты, мастерские. К художникам, которые базировались в «Арт-пропаганде», были такие претензии. Они не являются самостоятельным явлением, а ищут кормильца…

- Есть художники, которые как Павленский и Pussy Riot идут на улицы и свободно что-то творят. Но самарские художники – не беспризорники по своему характеру. Им нужен дом, нужны мама или папа, которые помогут. Им нужен ореол защиты, оформленность, уверенность, что они всё делают правильно. Прийти куда-то и там нагадить мы не можем, к сожалению или к счастью. К счастью для муниципалитета, к несчастью, может быть, для самарского искусства. Мы – дети благородных родителей, нас в искусство просто подкинули.

Беседовала Елена Вавина