«Русский сектор» вместо «майдана»

14 декабря прошлого года, отвечая на вопрос Ксении Собчак о том, боится ли власть «честной конкуренции» в лице Алексея Навального и самой Собчак, Владимир Путин сделал заявление, важность которого заключается в его неправдивости. С одной стороны, Путин уверил Собчак, что «власть никого не боялась и никого не боится», но, с другой стороны, он начал и закончил своей ответ почти одинаковыми отсылками к тому, чего власть на самом больше всего боится.

Привычно не называя Алексея Навального по имени, Путин сравнил его с ныне проживающим в Украине бывшим президентом Грузии Михаилом Саакашвили и объяснил отказ в регистрации Навального кандидатом в президенты тем, что ему не хотелось бы, чтобы «такие Саакашвили дестабилизировали ситуацию в стране». Если бы Навального допустили к участию в президентских выборах в марте 2018 года, то потом – по мнению Путина – десятки сторонников Навального «бегали бы по площадям» и устраивали бы «майданы». «Мы же не хотим второго издания сегодняшней Украины для России? Нет, не хотим и не допустим».

Собственно, «украинского сценария», под которым понимается свержение режима через уличные протесты, власть и боится больше всего. Призрак «оранжевой революции» в России преследует кремлевские элиты уже почти 15 лет, но, как и полагается призраку, данный «сценарий» является вымышленным. Российское общество никогда даже близко не подходило к «оранжевой черте», которую грузины переступили в 2003 году, а украинцы – в 2004 и 2014 годах.

Ни с политической, ни с электоральной точки зрения, Навальный не воспринимается Кремлем как угроза режиму. Угрозой считается именно приписываемая Навальному способность мобилизовать определенные группы населения в послевыборный период на протест против результатов выборов, в которых Навальный вполне честно проиграл бы. Но у Кремля уже есть успешные наработки не только по насильственному прекращению протестов (привлечение сотен иногородних «космонавтов» и устрашающие точечные репрессии), но и по расколу оппозиционного движения по вопросам православия (дело против Pussy Riot), отношения к ЛГБТ ["Международное движение ЛГБТ" признано экстремистским в России и запрещено. Хотя юридически единого движения ЛГБТ не существует, фактически под статьи об экстремизме могут подпадать любые организации и физические лица соответствующего профиля] (закон о «гей-пропаганде») и США («закон Димы Яковлева») и т.д. Именно сочетание этих тактик позволило Кремлю решить проблему «белоленточного» движения в 2011-2012 годах. Кроме того, с тех пор режиму удалось «выдавить» из страны, пожалуй, сотни «возмутителей спокойствия», заметно ослабив и так маломощную внесистемную оппозицию.

Однако в России существует потенциально намного более проблематичный – по сравнению с «навальнистами» и всей условно либеральной общественностью – источник бунта, справиться с которым, возможно, будет не так просто. Этим источником является порождение самого Кремля – криминально-националистические группы, прошедшие через войну на Донбассе на пророссийской стороне.

Эти группы (и группки) не составляют единое движение (несмотря на громкие названия отдельных групп вроде «Движение Новороссия») – но многих из них объединяет два важных качества, несвойственных «официальной» внесистемной оппозиции: отсутствие – по многим причинам – возможности уехать из страны и готовность физически умереть в борьбе с теми, кого они считают врагами.

Именно эти два качества являются самыми опасными для путинского – да и для любого авторитарного – режима, что подтверждается историей с т.н. «приморскими партизанами» в 2010 году. В тот год группа из шести молодых людей на протяжении нескольких месяцев нападала на милиционеров и убила двух из них. Свои действия «партизаны» объясняли идейной борьбой с властью, обвиняя ее в коррупции и угнетении народа. В своем видеообращении, впоследствии признанном экстремистским, «партизаны» обещали бороться с милицией до победного конца или до смерти, добавляя со смехом, что они никого и ничего не боятся. «Партизаны» в конечном итоге были задержаны – двое из них, впрочем, отказались сдаваться милиции и, по всей видимости, покончили с собой – но для этого властям понадобилось задействовать бронетехнику, вертолеты и более тысячи сотрудников правоохранительных органов. Против шести пацанов 21-23 лет с одним автоматом и парой пистолетов.

Но нейтрализация группы была лишь частью проблемы для властей. Вскоре после задержания «партизан» в российских городах стали появляться граффити «Слава партизанам» и «Партизаны, ваш подвиг не забыт»; в их честь писали стихи, и даже представители системной оппозиции, Владимир Жириновский и Геннадий Зюганов, «с пониманием» отнеслись к мотивации действий «партизан». Опросы общественного мнения в Москве показывали, что около половины опрошенных сочувствовали «партизанам», а 25% согласились с тем мнением, что они были «народными мстителями». В ответ властям пришлось активно пропагандировать версию, что «партизаны» были обычными бандитами.

После начала войны на Донбассе в России оказались тысячи потенциальных «партизан»; это именно те, кого власти и подконтрольные им СМИ назвали другим романтизированным словом – «ополченцы». Конечно, многие из них сейчас либо постепенно спиваются (или уже спились), либо интегрированы в частные военные компании вроде «группы Вагнера». Однако существует огромное количество бывших участников войны на Донбассе, которые, с одной стороны, недовольны властями, якобы предавшим идею Новороссии, а с другой – имеют некоторые представления о социальной справедливости, которые импонируют значительным слоям населения, но одновременно расходятся с кремлевскими представлениями о ней же. Такое идеологическое сочетание правых, национал-имперских идей и лево-популистских настроений в принципе свойственно широким массам населения, но в случае с теми, кто прошел войну на Донбассе, путинский режим сталкивается еще и с другой комбинацией: практическое умение воевать, психологическое умение убивать и сниженный страх смерти. К этой комбинации часто добавляется и другой элемент – вовлеченность в криминальные объединения и, соответственно, более легкий доступ к оружию.

Режим отчасти понимает угрозу – именно для ее нивелирования были созданы прокремлевские организации вроде «Союза добровольцев Донбасса» или «Содружества ветеранов ополчения Донбасса». Несмотря на это, далеко не все участники войны на Донбассе интегрированы в эти структуры, и, вероятно, подавляющее большинство из них остаются за пределами креатур кремлевских политтехнологов.

Конечно, вряд ли в ближайшее время стоит ожидать начала «партизанской войны», но именно взращенные режимом «добровольцы Донбасса», а не условно либеральная внесистемная оппозиция, и представляют для режима наибольшую опасность.