Если бы этот случай не имел отношения к лично  моей уже довольно продолжительной преподавательской практике, я бы восприняла его как анекдот. После доклада студентки-первокурсницы о творчестве Леонардо да Винчи и его бессмертном шедевре «Мона Лиза», нормального такого доклада, скаченного, как теперь принято, из интернета, и прочитанного почти без запинки, как водится, последовала моя традиционно-ритуальная реплика: «Есть ли вопросы к докладчику?».  

Сие обращение к  «заинтересованной студенческой аудитории» давно уже пора отнести к разряду «риторических вопросов», то есть вопросов, по мнению студентов, «не предполагающих ответа». Но в этот раз «риторика» дала сбой. Вопрос к докладчику был. Заключался он в следующем: «Почему этот Леонардо да Винчи, который давным-давно умер, рисовал Мадонну, которая вполне себе жива и активно гастролирует по миру?». Я оживилась, даже заволновалась немного и стала объяснять юным интеллектуалам, почему американская поп-звезда взяла себе такой провокативный псевдоним. Однако продолжительный преподавательский опыт вскоре подсказал мне, что спрашивали меня о чем-то ином. В целях уточнения говорю: «А что означает слово «Мадонна»?». И в аудитории повисает тишина. Длится она ровно столько, сколько времени необходимо, чтобы погуглить в смартфонах, после чего мне как-то полувопросительно отвечают: «Дева Мария?». Я давлю дальше: «А кто такая дева Мария?». Снова гуглят - и уже более уверенно, но все же не слишком «Богоматерь?»…

Как говорится, no comment…

Помните креативный лозунг Болотной площади, придуманный поэтом-интеллектуалом Павлом Арсеньевым, «Вы нас даже не представляете!». Думается, его адресат может быть расширен: никто никого себе даже не представляет. Мы настолько научились втирать очки, прежде всего самим себе, что потеряли ориентацию в реальности. Высокопарные слова «духовность», «нравственность», «патриотизм» в тезаурусе молодых людей означают сегодня примерно то же, что в годы моей юности шедевр партийной риторики о «чувстве глубокого удовлетворения». По-ученому говоря,  все эти в высшей степени абстрактные понятия  указывают на «трансцендентальное означаемое», за которым, как учили нас классики постмодернизма Ролан Барт и Жак Деррида, ничего не стоит, кроме идеологической манипуляции. Впрочем, такое объяснение для тех, кого мы учим, –  «последняя страница детектива, написанная на арабском языке», как сказали бы братья Стругацкие.

Хотите еще примеры? Вот и про патриотизм.  Рассказываю про жанр анекдота. (Опять анекдот, не слишком ли их много в моей практике!) Его древние модели, поучаю я с кафедры, живут и в современных образчиках жанра, например, в байках о Василии Ивановиче и Петьке. Рассказываю парочку для примера. Вежливо, но вяло улыбаются. Продолжительный преподавательский опыт подсказывает: что-то не так. Спрашиваю, почему именно Чапаев стал героем анекдотов, комическим персонажем? Непонимающее молчание. Тогда  - в лоб: «А кто такой Чапаев?». Заметьте, вопрос задается в городе Самаре. Опять тишина. Ну что ж, последнее средство: «А кому памятник поставлен возле драмтеатра?». Памятник, разумеется, вспомнили, но никаких исторических ассоциаций он не вызвал, памятник и памятник.

В самарских и даже в столичных СМИ обсуждалась целесообразность и смысл установки скульптуры Юрия Деточкина на Комсомольской площади. Деятели местной культуры все спорили о ее достоинствах и недостатках, о смысле и его прозрачности. Например, господина Долонько смущала уместность образа зека, пусть нравственно чистого, но все же нарушавшего законы. Но люди, моложе 20 лет не знают, кто такой Юрий Деточкин, это имя им не говорит ровным счетом ничего, и бессмертной комедии Рязанова они не смотрели. Для них смысл «памятника» напротив здания железнодорожного вокзала - кстати, по классикам постмодернизма, это типичный симулякр, то есть копия без оригинала, –  прост и бесхитростен: «Счастливого пути!». И никаких идейных подтекстов. Какой может быть подтекст, если текст  отсутствует.

Символический разрыв между поколениями, и отнюдь не только между советским и последующими,  но и между поколением девяностых, метко охарактеризованным Пелевиным, как generation P, и молодежью нулевых, а теперь уже десятых годов, превратился в пропасть. Что еще неведомо юным нашим гражданам? Вот данные, полученные только за один день: не смотрели фильм Сергея Соловьева «Асса», не знают культурного слова «оскопить» (выяснилось, когда речь шла о романе средневекового философа Абеляра и Элоизы (помните, кто это такие?), известно лишь ветеринарное слово «кастрировать», жанры литературы у них разделяются на поэзию и комедию (поэзия, это когда в рифму, а комедия, когда смешно). У края этой пропасти стоят энтузиасты высокой культуры и алармисты от образования, и пытаются преодолеть ее в два прыжка, а то и в три, потому как в один уже не получается.

Символический разрыв означает  утрату общего языка. В такой ситуации все культурные инициативы  воспринимаются как PR организаторов, которые никак не хотят признать того факта, что вокруг образовалась иная ценностная протоплазма, планета Солярис, посылающая им сигналы в виде смутных образов, которые по неведению и ученой наивности принимаются за знакомые. Здесь Леонардо, Донателло, Микеланджело и Рафаэль – это черепашки нидзя, впрочем, и такая идентификация уже вопрос.

В девяностые годы гремели дискуссии между разношерстными «постмодернистами» и их не менее пятнистыми противниками. Сегодня некий профессор философии из МГУ заявляет, что на философском факультете славного университета никто не знает, что такое постмодернизм. Оставим на совести большого ученого это в высшей степени экстравагантное заявление. Он, видать, как и мои студенты, юн и чист душою. Только вот постмодернизм, похоже, победил. Повсюду глянцевые знаки, лишенные истории, вместо передачи знаний и их критического анализа, бессмысленный экстаз коммуникаций, напоминающий ритуальное обнюхивание животных. И страх перед  «грузиловом», то есть перед разговором по существу. Троллинг и эльфинг. Это нас, пожалуй, еще объединяет…

 

Ирина САМОРУКОВА, доктор филологических наук