Александр Генис, писатель, литературовед, критик, мастер парадоксальных и ироничных культурологических эссе, озаглавил свою книгу весьма необычно: «Камасутра книжника: уроки чтения» (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2017. – 347 с.). Исходя из того, что чтение книг приносит человеку особого рода удовольствие (даже есть выражение – «запойное чтение»!), автор выбирает для книги именно такое название, давая на обложке пояснение: «Детальная инструкция по извлечению наслаждения из книг».

Генис не замахивается на грандиозные обобщения. Он пишет о своем конкретном читательском опыте. Его книга - попытка произвести своеобразную инвентаризацию собственной библиотеки, «той, что полвека собиралась в голове, сердце и желчном пузыре». «Камасутра книжника» - своеобразный вариант автобиографической прозы. В обычной автобиографии организующим принципом выступает воспроизводимая цепочка конкретных дат, встреч, событий. В книге А. Гениса действует сходный принцип. Здесь тоже есть встречи, есть события. Но только здесь развертывается длинная цепочка знаковых встреч с книгой. Перед нами событие чтения, ведь возникновение яркого читательского впечатления может иметь очевидный событийный характер. В свое время Н. Бердяев написал книгу «Самопознание», предъявив ее читателю как опыт духовной автобиографии. Там событийный ряд созидало движение от одной философской мысли к другой. Прихотливые зигзаги философствования обнаруживали в повествовании приключенческую интригу.

Опыт А. Гениса – это опыт своеобразного филологического исповедования: «Получается, что описать свою библиотеку – значит написать ее заново – со всеми помарками памяти, ее неумышленными искажениями, добавками ума, капризами страсти, годовыми кольцами, отмечающими тучные и тощие сезоны чтения. Клад с кладбища утраченного времени, такая библиотека становится исповедью, из которой, скажу я, попробовав, можно узнать о себе не меньше, чем о ней».

Движение любого читателя от книги к книге – это своеобразная интеллектуальная «цепная реакция». На стыках книг, оказавшихся на столе читателя в совершенно неожиданном соседстве, могут возникнуть совсем новые смыслы, о возможности которых авторы этих книг и не подозревали.

«Камасутра книжника» затрагивает широкий спектр разных вопросов. Вот, например, автор книги останавливается на проблеме читательского восприятия жанров. Характеризуя впечатление от чтения дорожных дневников, путевых записок, А. Генис замечает: «Удавшееся путешествие – сенсорный сбой от столкновения умозрительного с очевидным. Сколько бы мы ни готовились к встрече, она должна на нас обрушиться, сметая фильтры штампов». Мы ищем в путевых записках не пестрые картины чужеземья, а, прежде всего, человека, этим картинам по-детски удивившегося. «Отчет об увиденном – феноменологическое упражнение, описывающее лишь ту реальность, что поселилась в нашем сознании и сменила в нем занавески». И далее – итоговое суждение: «Путешествие – опыт самопознания: физическое перемещение с духовными последствиями. Встроив себя в пейзаж, автор его навсегда меняет…».

А. Генис, перебирая прочитанные отечественные и зарубежные книги, оставившие в его сознании заметный след, делится с нами интересными сопоставительными историко-литературными наблюдениями. Размышляя о судьбах переводной литературы, автор объясняет сам выбор сочинений, которым перевод открывал путь к российскому читателю. «Пути перевода потому были так извилисты, что шли за властью, указывая, словно карта сапера, где опасно. Перевод замещал то, что власть запрещала. По чужим книгам видно, чего нам не хватало у своих, даже – деревенщиков. Не удивительно, что латиноамериканская проза заменила ту, что обещали, но не написали почвенники. Нового Гоголя мы нашли себе за границей. Звали его Маркесом».

Безусловно, границы между российским и зарубежным художественным опытом весьма подвижны, исторически изменчивы, у той и другой стороны нет раз и навсегда утвердившейся монополии на приоритетность творческого открытия. «Запад, конечно, и раньше направлял отечественную словесность, но часто у нее получалось лучше, чем у него. Любо посмотреть, что стало с Вальтером Скоттом, когда Пушкин отжал, осушил, «иронизировал» его рыхлый роман, ставший стремительной «Капитанской дочкой».

Генис вводит в свою эссеистически организованную повествовательную мозаику современную систему культурных координат. Процесс чтения нельзя оторвать от других рецептивных практик, получивших распространение в ХХ и XXI вв. Кинематограф, телевидение, Интернет – все это создает совершенно новые параметры самого бытования литературного произведения.

Современный человек – читатель и зритель одновременно, читатель и синхронный комментатор в одном лице. Стремительно меняющееся в условиях технического прогресса медиапространство влияет и на судьбу традиционных литературных жанров. Автор «Камасутры книжника» парадоксально закрепляет культурный союз классического романа и современного телевидения. «Если бы Толстой с Достоевским жили сегодня, они бы сочиняли сериалы, не дожидаясь, пока их экранизируют. Великие романисты мыслили поступками и сочиняли образами. Они меньше современных писателей зависели от букв, ибо что рассказать им было важней, чем как. В «Войне и мире» Толстой поженил семейную историю с обыкновенной и произвел неожиданное потомство: мыльную оперу. Условие ее успеха – паритет личной и мировой судьбы. Старея вместе с ХХ веком, телевизор оказался старомодным средством повествования, что позволяет ему в XXI веке взять на себя роль толстых романов. Сегодня их надо не писать, а ставить».

Для фанатично преданного книге читателя, для истового книжника чтение – это не просто род занятия, не развлечение, не способ отыскания какой-то информации, не безоглядное бегство от суетной «тирании мелочей» в какую-то чаемую виртуальную действительность. Это нечто большее – уклад внутренней жизни, алгоритм личностного самосозидания, сочинение сценария персонального бытия и становления.

Генис приглядывается к писателям как к читателям: «В иерархии читателей высшую ступень занимают писатели. У них и надо учиться, но совсем не тому, чему они учились сами. Дело в том, что каждого автора раздирает то же противоречие, что Буриданова осла. Он в равной степени мечтает походить на предшественника и страшится этого. Чтобы не бояться чужой литературы, автор должен изобрести свой, ничего не объясняющий, но всегда бьющий в точку способ чтения. Борхес читал сюжетами. Бродский сторожил неизбежную строку, Олеша искал в метафорах метаморфозу, Блок изобретал прилагательные: Веселое имя Пушкин. Но самым гениальным читателем был Мандельштам. Он же придумал физиологию чтения, поменявшую объект с субъектом: не мы читаем книгу, а она – нас. Наша память, наш опыт достаются ей в обладание, бесконтрольное и хищное».

Генис подталкивает нас к весьма продуктивной мысли о том, что в культурном архиве человечества существуют не только огромные библиотеки книг, созданных мыслителями-провидцами, учеными из конкретных областей знания, писателями, политиками, публицистами. Можно составить и еще более грандиозную виртуальную библиотеку прочтений, ведь любая книга обрастает субъективными оценками и ассоциациями читателя. Марина Цветаева имела полное право назвать свою прозаическую книгу «Мой Пушкин». Да и как иначе: у каждого вдумчивого читателя непременно «свой Пушкин».

Повествование Александра Гениса привлекает своей иронически оттененной афористичностью, запоминающимися лапидарными дефинициями, емкими фразами. Это увлекательная книга об искусстве быть увлеченным и неутомимым читателем.

Сергей Голубков

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 12 (120), 2017