Как себя чувствует обыватель, у которого есть немного разума? Он видит, что везде люди борются за что-то прекрасное: за свободу женщин, за национальное достоинство, против расовой сегрегации, за права животных и деревьев, а также насекомых и микробов. Чаще всего вся эта борьба кажется разумной.

Я считаю, что женщина умнее мужчины, что вписаться за животных и за природу в целом всегда милое дело, но я понимаю, что ни в одну из этих сект я бы не вступил, потому что в них действует один и тот же принцип: все проблемы, связанные с пространством нравственного объема, заданного человечеством, можно решить лишь за счет кого-то.

Начиная бороться за права афроамериканцев, нужно обязательно прижать «белых». Защищаем права женщин – кино невозможно смотреть: все мужчины – токсичные шовинисты. Захожу в «Читайгород», и первая книга, которая попадается мне на глаза, о том, почему мужчины токсичны. Книги «Почему токсичны женщины» не существует, поскольку предполагается, что это явление в природе отсутствует.

Вся эта борьба не имеет границ. Сейчас активизировались различные экологические партии, но не покидает ощущение, что начнут ущемлять людей. Сначала – права животных, потом – права насекомых, потом – микробов, потом выяснится, что коронавирус – это живое существо, человек его крайним образом угнетает, и только поэтому решат отменить вакцинацию. Будет равенство прав человека и вируса. Ну и так далее.

И в этой довольно жесткой системе человек входит в какую-то секту совершенно убежденным, что находится на стороне правды, добра и справедливости. Он, оказывается, не осведомлен, что все всегда боролись именно за это – за добро, милосердие и справедливость, уничтожая при этом сотни тысяч людей.

• • •

У меня лично было очень много разговоров с разными людьми, религиозными и атеистами, где я убеждал их принять позицию культуролога. И я до сих пор считаю, что это лучшая позиция, и скромно называю ее «королевской».

Что дает королевская позиция? Чем она отличается от позиции вассала? Тем, что сознание культуролога настроено так, что в любой культуре – а у любой культуры религиозно-мифологические корни – оно ищет живое.

Я полагаю, что согласно с королевским методом нужно заходить через царские врата. И если бы это было для всех возможно, было бы гораздо меньше проблем. Собственно, большинство выдающихся людей, которых я ценю, именно так и поступали. Потому что тогда нам открывается нечто живое. Тогда становится интересно. Ведь в православии находились Федор Достоевский, Василий Розанов, Павел Флоренский и даже Александр Сергеевич Пушкин.

А можно зайти не через парадный, а через служебный вход, через который мусор выносят. Что ты увидишь? Историю денег, историю ограниченности ума, историю несоблюдения этических и нравственных принципов… Как это неприятно. И абсолютно то же самое ты обнаружишь во всех остальных конфессиях.

Ты можешь разделять или не разделять систему верований той или иной религии – тебя никто не заставляет. Пока за это не расстреливают.

Недавно читал лекцию об эпохе Возрождения, где объяснял, что наибольшее количество людей было сожжено как раз там, где победила Реформация. Уж где жгли женщин, так это в Германии, и жгли как раз протестанты. А уж как с этим обстояло дело в Швейцарии, где утвердился кальвинизм, страшно сказать. Как же быть с Максом Вебером, этикой капитализма и со всем прочим, если эта этика началась с сожжения на кострах? И в эту эпоху сожгли гораздо больше, чем во времена Средневековья и Возрождения, хотя и там немало, конечно. А как быть с Иоганном Себастьяном Бахом и прочими великими немецкими композиторами? И с великой немецкой философией…

• • •

Чтобы, с одной стороны, ориентироваться в современном мире, а с другой – не стать сектантом, нужно видеть одновременно всю картину и в этой картине предпочитать живое. Здесь мы соприкасаемся с искусством напрямую. Ты можешь сто раз быть против протестантизма, но чем тебе помешали Дюрер, Грюневальд, несмотря на всю сложность их судеб, или Кранах? Ничем абсолютно. То же самое с исламом, и с буддизмом, с любой религией. Если ты в ислам входишь через Саади, через Омара Хайяма, через Джалаладдина Руми, через арабских мистиков, ты видишь мир исключительного духовного богатства, оплодотворившего мировую культуру, в том числе европейскую. А если ты смотришь через талибов, только талибов и увидишь.

Очень простой принцип. Он существенно отличается от того, как этот мир видит какой-нибудь сектантски ориентированный ортодоксальный прихожанин. Очень. Потому что в одном случае – всё живое, всё трепещет, ты изумлен тем, что открывается человеку. Это его сознание открыло. А в другом – ты видишь три правила, четыре запрета, узость ума и, в общем, очень часто отсутствие веры. При одновременном наличии сильных фанатических установок.

Строго говоря, люди действительно высокого ума и гармоничного внутреннего пространства на определенном уровне даже не проводили границы между религиозным сознанием и атеистическим.

Расскажу одну любопытную историю из XX столетия. Недавно на YouTube-канале «ещёнепознер» был выпуск, в котором три священника вспоминали отца Александра Шмемана. Как и для многих, для меня его дневники в свое время стали открытием. Иногда звучали вставки с фрагментами текста. И был потрясающий эпизод, где Шмеман говорит об Альбере Камю.

В случае с Александром Шмеманом мы имеем дело с абсолютно религиозным человеком, а в случае с Альбером Камю – с представителем атеистического экзистенциализма. При этом Шмеман говорит о Камю как о человеке, который в исследовании моральных истин в XX веке зашел, возможно, дальше всех. Он говорит о нем как о святом. Хотя Камю – атеист.

Речи Шмемана Камю не слышал, поскольку погиб гораздо раньше, но сам Камю примерно так же, как Шмеман говорил о нем, рассуждал о Симоне Вейль. До сих пор идут споры, считать Вейль святой или нет, но Камю считал ее одним из самых потрясающих, если не самым потрясающим событием XX века.

Человек не только порождает события, он и сам порой является событием. Есть люди, которые являются событием в мире, и есть те, которые являются им в меньшей степени или совсем не являются.

И вот, на определенной высоте перестает играть роль то, что Камю был атеистом. А для Камю перестает играть роль то, что Симона Вейль была глубоко религиозным человеком. Она действительно совершила самый настоящий подвиг, когда в годы оккупации Франции отказалась есть больше, чем едят узники концлагерей. Из-за чего умерла раньше срока.

Приведу еще один пример. Пьер Паоло Пазолини. Атеист, коммунист и так далее. В некотором смысле абсолютный архетип человека 60-х годов. Именно он снял лучшую из экранизаций Евангелий – «Евангелие от Матфея». Он случайно увидел у кого-то текст и был поражен его страстностью, эмоциональностью. Пазолини не мог успокоиться, решил сделать кино, и у него получилось. Дальше – чудеса. С одной стороны, он кощунствует, если смотреть на вопрос ортодоксально: в фильме звучит «Интернационал», мать Иисуса играет мать Пьера Паоло Пазолини. Не мог другую актрису найти? Не мог. Но в Ватикане посмотрели и решили, что это лучшая картина о жизни Иисуса Христа. Каким образом Пазолини и люди, которые судят об искусстве в Ватикане, оказались в одном пространстве? Все всё поняли. Вот этот ход мне кажется королевским.

• • •

Для того, чтобы не впадать в сектантство, почему бы не предположить, что человек в королевской позиции может обрести сознание столь гармоничное, что мир, который он видит, и люди, которых он видит, несмотря на всю разницу культур, оказываются в пространстве, примерно близком и развитому сознанию индуиста, и развитому сознанию мусульманина, и развитому сознанию атеиста… Где-то эти различия начинают стираться. И наоборот, чем ближе мы к служебному входу, через который выносят мусор, тем больше мы видим различий, тем больше наше – святое, правое и требует борьбы со всем ненашим. Тем больше представители конфессий становятся уподоблены болельщикам двух футбольных клубов, итальянских ли, британских ли, или российских.

Если совершить очень простой ход и уйти в сторону от собственных верований, то становится понятно, что ты либо живешь в мировой культуре, либо не живешь.

Всё европейское искусство, а с какого-то момента и русское искусство, пропитано христианской символикой. Ходишь по Италии, и куда бы ни пошел – везде Мадонна, везде Страсти Христовы. Ты либо понимаешь, хотя бы предметно, что там нарисовано, либо не понимаешь. Хотя при этом можно смотреть на Мазаччо, Леонардо или Пьеро делла Франческа и рассуждать о том, как римские папы неправедно устроили свою материальную жизнь. Но так Мазаччо не увидишь!

Любая церковь – институт, и, конечно, как и все институты, она несовершенна. Конечно, она может быть нравственней и выше, чем другие институты в той или иной стране. И большинство людей, которые служат церкви, – обычные люди с обычными проблемами, с обычным сознанием. И, конечно, раз они решили служить богу, они приняли на себя некие повышенные требования к своей жизни, к своим поступкам, к культуре человеческой. И в этом смысле какая-то часть претензий к ним всегда справедлива. Но это всё тот же, человеческий мир. А вот мир Мазаччо не совсем человеческий. Там есть человеческое плюс еще что-то – плюс исключительный человеческий гений. Мы его можем называть божественным, потому что эти два понятия начинают сливаться.

• • •

Но всё это утопия. Это нереализуемо. Мир всё больше и больше будет ожесточаться, всё больше и больше замыкаться в сектантстве. Мы живем в ситуации, когда все обижены на всех. За всё и навсегда.

Я, когда вижу не обиженного на что-то человека, думаю: откуда он взялся вообще? А просто быть обиженным – хороший тон. Ты всегда принадлежишь секте, которую кто-то незаслуженно оскорбляет, а для того, чтобы уменьшить количество обид, надо просто выйти из секты. То есть можно продолжать защищать права женщин, но только не сектантским способом. Иначе борьба за добро и справедливость начинает напоминать предельные формы авторитарного мышления.

Я полагаю, что человеку очень важно быть правым. И ради собственной правоты он не пожалеет никого и ничего. Ради собственной правоты он готов танками пройтись по земному шару, топтать ногами всех для того, чтобы потом сказать: «Я прав».

Это же является основной причиной разводов. Оба же не могут быть правы. Разводы – какая-то часть военной операции по утверждению чьей-то правоты.

Честно сказать, у меня есть, выражаясь военным языком, прицел по отношению к людям. Если человек при каждом возможном случае не настаивает на собственной правоте, мне представляется, что это определенный человеческий уровень.

А насколько трудно выбрать между правотой и пониманием! Дилемма примерно такова: ты или прав, или любишь. Человек может заблуждаться, а ты его любишь. Но если правота сильнее любви, мерзавец не только не прав, он еще и на твою правоту посягает. То же самое со всеми религиозными, конфессиональными, национальными и прочими проблемами. Любая секта отличается претензией на исключительную правоту.

Почему бы не жить неправым? Что такого особенного? Ну, я не прав, и что? Но как-то мы к этому не способны. Это уже какая-то антропологическая, психологическая, философская проблема. Я прав или нет?

Записала Юлия Авдеева


Валерий Бондаренко

Киновед, культуролог, литературовед,

член Союза кинематографистов

«Свежая газета. Культура №24 (221)»