Куда движется современная культура?

...И если в эпоху Просвещения культура отражала мир представлений, рисующих картины в воображении, то современный мир – это мир присутствия, в котором формируется культура «здесь и сейчас», отражая событийный момент. Подтверждение этого момента можно найти в любых соцсетях: передача знаний происходит и сейчас в виде книги, например фейсбук, но с культурой присутствия в них – я присутствую, значит, я существую. Еще более значимым в контексте становится живое присутствие. Небывалая свобода современного человека ставит вызов новой культуре, и только заявляя себя и свое присутствие в новом мире, можно приобрести опыт предела. И это не вынужденная необходимость, а дар - дар утверждать и принимать ответственность за вносимые в жизнь изменения. И способность к этому дару должна взращиваться со школьной скамьи, когда наступит это понимание, тогда будут культивировать не только ум, но душу и ее способности к дару познания предела.

У Константина Паустовского есть небольшой рассказ под названием «Старый повар», в котором представлена такая трогательная ситуация. 

Поздним по-зимнему холодным осенним вечером в ветхой садовой сторожке умирает ослепший от жара печей старый повар графини Тур. Умирающий посылает свою дочь попросить первого встречного, чтобы он зашел и принял его исповедь. Дочь уговаривает какого-то запоздалого прохожего выполнить просьбу умирающего. Старый повар рассказывает незнакомцу, как он когда-то, когда болела его жена Марта, чтобы купить больной жене лекарства и нужную пищу, украл из сервиза графини Тур маленькое золотое блюдо и продал. 

Но и это не помогло его бедной жене. Его мучает совесть, так как он сам учил свою дочь ничего не трогать с чужого стола. Незнакомец спрашивает, пострадал ли кто-нибудь из-за его поступка. «Нет», – отвечает старый повар. Тогда незнакомец говорит, что этот поступок не грех и зачтется ему как подвиг любви. И спрашивает, что он может сделать для умирающего. Тот просит позаботиться о дочери и мечтательно говорит: «А еще я бы хотел увидеть мою Марту такой, какой я встретил ее впервые в саду, где цвели яблони». – «Хорошо», – сказал незнакомец и сел за клавесин, единственное достояние старой сторожки. 

Он начал играть. И чудные звуки заполнили сторожку и зимний сад. И вот уже белые хлопья снега на яблонях стали превращаться в распустившиеся цветы. И весь сад наполнился весенним ароматом. Клавесин пел так, как никогда до этого. 

– Я вижу, я вижу мою Марту такой, какой она была, когда я встретил ее в горах, – сказал старик. Он протянул руки к незнакомцу и просит: «Имя? Имя?» 

Незнакомец встал из-за клавесина, поклонился и сказал: «Вольфганг Амадей Моцарт». 

Дочь склонилась перед великим музыкантом, который исполнил последнюю просьбу умирающего. 

Вот такая сентиментальная история. Вот так жила культура XVIII и XIX веков. 

• • • 

А теперь давайте представим себе, что бы случилось, если бы на просьбу умирающего старого повара попытался ответить такой известный композитор ХХ века, как Джон Кейдж. Он бы сел за клавесин и исполнил свою знаменитую трехчастную сонату «4.33». Четыре минуты 33 секунды не трогал бы клавиши, только бы дважды поменял позу, так как соната со- стоит из трех частей. 

Не кажется ли вам, что это весьма удручающая картина? Не потому ли так охотно возникают разговоры о кризисе культуры, о закате Европы, о смерти искусства и т. д., и т. п.? 

Но не будем спешить. Вернемся в сторожку, когда за клавесином сидит Дж. Кейдж и исполняет «4.33» молчания клавиш. Но ведь это не мертвая тишина! Что слышат старый повар и его дочь? Скрип деревянных половиц старой сторожки; дрожание струн клавесина, которым он откликается на каждый шаг и движение в сторожке или за ее стенами; шум осеннего ветра, который раскачивает поскрипывающие ветви садовых яблонь за окном; шорох хлопьев снега, которые срываются с веток под порывами осеннего ветра; тихие горестные вздохи дочери, утирающей слезы… 

Это не картина воображения. Это реальность, которая присутствует здесь и сейчас. Это присутствие умирающего в этой реальности. Если в первом случае между старым поваром и реальностью стояло воображение, если воображение давало ему чувство реальности, то во втором случае реальность присутствует сама по себе, без посредников. Соната Кейджа – это, пользуясь понятием Ханса Ульриха Гумбрехта, производство присутствия, она создает рамку для физического присутствия звуков вещного мира. Она вырезает во времени кусочек в четыре минуты тридцать три секунды, когда человек сливается с тем, что здесь и сейчас случается. Это абсолютный хронотоп вот этого мгновения, непосредственное явление момента, более того, эпифания данного момента. 

И что же мы получаем в этой дихотомии Моцарт – Кейдж? 

А мы получаем два разных мира, в которых живет человек. Мир представлений и мир присутствия. Мир представлений – это мир, в котором жизнь опосредована представляющими ее текстами. Мир присутствия – это мир, в котором жизнь выражает себя событиями. Это два разных типа культуры, два разных способа быть. 

И здесь мы оказываемся в гуще современных размышлений, сомнений и споров о характере современной эпохи. Quo vadis? Камо грядеши? Куда идешь ты, мир? 

Это уже не вопрос, который волновал всех интеллектуалов ХХ века, – как же мы докатились до газовых атак, газовых камер, гигантских атомных грибов, которые вырастают во всё небо. Это вопрос о том, в каком мире мы будем жить или какой мир мы выстраиваем. 

• • • 

Мир, основанный на представлении, – это мир культуры Просвещения. Репрезентантом этого мира стал хорошо построенный текст, который не может быть построен без правил. Поэтому именно с выработки правил начиналась культура модерна: законы прямой линей- ной перспективы Альберти, «Грамматика Пор-Рояля», «Правила для руководства ума» Декарта, «Поэтика» Буало, «Хорошо темперированный клавир» Баха, правила Баррема по бухгалтерскому учету и т. п. Все это было направлено на кодирование как внутренней, так и внешней структуры текста. А сама возможность такого рода кодирования была укоренена в утверждении книгопечатания. Здесь, в гутенберговом методе, который, по мысли Маршалла МакЛюэна, внедрял в сознание фиксированную, специализированную точку зрения, а в воспроизводимости и повторяемости видел критерий истины и практическую пользу, брали начало законы галактики Гутенберга, законы новой культуры и рождаемой ею цивилизации. 

Гравитационное напряжение пространства галактики Гутенберга определялось идеями авторов текстов, которые представляли логику разума, красоту и справедливость мира, нравственные идеалы жизни человека. Поскольку тексты требовали «правильного обращения» с ними, то рядом с автором появилась фигура критика, который, с одной стороны, выяснял и определял основания существования текста, а с другой – служил посредником между автором и читателем, направляя чтение и понимание текста. Такой тип культурного существования текста порождал представление о наличии в культуре одной истины, одного идеала, одного правильного поведения.

Галактика Гутенберга была оформлением культуры модерна, культуры Нового времени, основные характеристики которой можно выразить так: 

- это культура частного интереса, для которого польза (или отношение к пользе) выступает конечным оправданием всякого действия (или его объяснения); это культура отраслевая, в которой существует разделение труда (мануфактура стала первой формой организации производства в новой культуре производства), в которой наука отделилась от религии и искусства, сама наука стала дисциплинарной, а искусство предстало как система различных видов и т. д.; 

- это культура монологичная, в ней звучит один голос, голос разума, который знает истину, и истина для всех одна; 

- это культура рационалистическая, в ней существуют строгая последовательность рассуждения, иерархия и субординация идей, дисциплина ума и поведения; 

- культура Нового времени, культура modernity, утвердилась в результате культурной революции, преобразившей культуру Средних веков, центром которой была идея Бога, заветы которого были представлены в Писании – в письменном виде. А письмо, Писание, требовало оглашения – голос с амвона церкви был гласом истины, он осуждал или поощрял действия человека. Культурная революция Нового времени прошла три важных этапа, в процессе которых была преобразована направленность культурного действия. 

• • •

Первый – Возрождение, это этап зарождения новой культурной доминанты, новой культурной Идеи, которая вместо корпоративного (сословного), ка- фолического (всеобщего) интереса провозглашала ценность частного интереса и ответственность самого человека за свою судьбу. 

Вспомним завет Бога, как его излагает Пико делла Мирандола: «Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь». Это совсем не то, что проповедовалось церковью! 

Другой гуманист Возрождения Лоренцо Валла в трактате «Об истинном и ложном благе» утверждает: «Никакой вещи не следует добиваться, кроме наслаждения… Не к добродетели, но к наслаждению ради него самого подобает стремиться как тем, которые хотят радоваться в этой жизни, так и тем, которые желают радоваться в будущей». 

Второй этап – Реформация. Она модифицирует доминанту прежней культуры, кардинально изменяя ее содержание. Следует заметить, что ценности не могут быть опровергнуты усилиями внешними для той деятельности, в которой они возникли и действуют, их модификация или крушение может происходить только внутри самой этой деятельности. Благодаря усилиям Мартина Лютера и его последователей внутри самой религиозной деятельности идея Бога и отношение человека и Бога претерпевают существенные изменения. Теперь Бог прямо и без посредников открыт и доступен человеку, он явлен ему не кем-то, а его, этого человека, собственными делами. Перевод Библии на национальные языки и книгопечатание создали условия для того, чтобы глас Божий зазвучал в каждом доме. Так благодаря Реформации религиозная идея входит в частный интерес. 

Просвещение XVIII века закрепляет доминантную идею культуры модерна, которую Иммануил Кант выразил словами Sapere aude! – «Имей мужество думать собственным умом!». Наука, разум, знание, дающие возможность человеку достичь желаемых им результатов, – вот на что нацелена культура modernity. На это была направлена вся система просвещения: школа, вуз, все институты культуры. «Учение – свет, а неучение – тьма!» 

• • • 

Книга была главным орудием просвещения любого ума. 

Галактика Гутенберга раскрывалась для моего поколения как стена, выложенная корешками книг, цвет, высота, расположение которых представляли нам мир – так же, как музыка Моцарта представила умирающему повару момент свидания с его возлюбленной. 

Сейчас стена книг старой галактики сменилась стеной в аккаунте Facebook [Признан(а/о) экстремистской на территории РФ и запрещен(а/о)][Признан(а/о) экстремистской на территории РФ и запрещен(а/о)]’а, которая теперь демонстрирует мое присутствие в новой галактике – галактике Цукерберга. По иронии истории и новая галактика отсылает нас к книге – Facebook, но это книга лиц, список присутствующих лиц, список присутствия. Я заявляю о своем присутствии лайками, своими постами, перепостами, комментариями, изменением своего статуса и любыми другими действиями, свидетельствующими о моем присутствии в сетевом пространстве. Такой же тип присутствия реализуют и другие многочисленные социальные сети новой галактики, в которой оказался современный человек. 

Как всегда, именно искусство быстро схватывает новое настроение человеческого бытия. Идея присутствия прямо входит в искусство. Показательны в этом случае перформансы Марины Абрамович, в частности, тот, который в 2012 году был представлен ею в Нью-Йоркском музее современного искусства, под названием «В присутствии художника», где Марина Абрамович в течение трех месяцев ежедневно сидела молча за столом, а на стул напротив мог сесть любой человек и молча сидеть, глядя в глаза художнику, сидящему напротив, – в присутствии художника. Что и как происходит в это время – известно только участникам акции. 

Распространение различных перформансов и приобретение популярности этим жанром прямо свидетельствуют о значимости живого присутствия для современной культуры. О том же свидетельствуют многие направления (или виды?) современного искусства, которые не представляют, а предъявляют вещь, ситуацию, действие, человека. 

Новые средства коммуникации и новые материальные формы объективирования произведений культуры (МакЛюэн говорит об электронной коммуникации) как раз предоставляют широкий спектр возможностей для культурного и для цивилизационного развития, основой которого становится факт присутствия. Не случайно самыми распространенными вопросами, с которых начинается разговор по мобильному телефону, являются вопросы: «Ты где?» или «Ты можешь говорить?». В них находит выражение чувство присутствия, существующее на уровне обыденного общения. 

На философском уровне значимость присутствия человека в мире выразил М. Бахтин экзистенциалом «моего не алиби в бытии»: «Единственность наличного бытия – нудительно обязательна. Этот факт моего не-алиби в бытии, лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка, не узнается и не познается мною, а единственным образом признается и утверждается». 

Как галактика Гутенберга смогла дать культуре Просвещения адекватное ей пространство, в котором реализовался мир представлений, так и галактика Цукерберга, создавая новое пространство презентации, требующее непосредственного присутствия действующего индивида, провоцирует новую культуру, которая способна заселить это пространство. 

• • • 

Присутствие предъявляет человеку определенные требования. Он должен предъявить или проявить себя – либо открыть свое имя, либо прикрыться маской (в Сети – ник, аватар). И в том, и в другом случае индивид вступает в зону ответственности, определяемую его собственным поступанием. «Мое не-алиби в бытии» – это всегда влияние на мир. До каких границ я могу дойти? Та же самая Марина Абрамович провела перформанс-испытание «Делайте все что угодно с моим телом предложенными предметами – от ножниц до заряженного пистолета». Это испытание свободы, это вызов свободы. 

Можно сказать, что мы начинаем жить в иной истории. Раньше человек работал на историю, которая была представлена как Полис, как Бог, как Капитал (корпорация), Нация, Коммунизм. Теперь история должна работать на человека, теперь история вкладывает в человека то, что накопилось и случилось. Перед индивидом практически открывается всё богатство истории. Новые средства объективации культурных достижений, информационные технологии, галактика Цукерберга создают практически неограниченные (или, по крайней мере, огромные) возможности подключения к разнообразным множествам произведений и событий. 

Андре Мальро, критик, теоретик искусства, одно время министр культуры Франции, говорил о существовании для каждого воображаемого музея, музея картин, которые он держит в воображении. А теперь я могу собрать все эти картины у себя в компьютере – вот он, мой Музей. Конечно, это не оригиналы. Но это реальные изображения и в хорошем разрешении. 

Человек использует всё, что его окружает. Человек, как кочевник, проникает в любую область культурного или социального множества и там заявляет о себе своим произведением-событием. Это произведенное событие входит в жизнь как случай, как «бросок кости», как камень в воду, распуская круги волн. Какие это будут круги – это не забота того, кто совершил событие-произведение. Не забота этого человека волноваться о судьбе множества. Тогда чья это забота? Или чем должен быть озабочен человек? 

Человек освободился от опеки Полиса, Бога, логики Разума, Коммуны. Он свободен. Он по ту сторону установок Трансцендентного для него начала. Но тогда что он может и что он должен делать с этой свободой? Выскочило – должен, а это слово из той культуры, которая уже закончилась. Человек не должен быть свободным, он обречен на свободу (Сартр). Значит, появляется новое отношение к свободе, отношение переживания самой свободы, осмысление того, что значит для человека свобода, что значит для него та новая ситуация, которая не требует долга, а предъявляет ему себя как открытая возможность действия – «Бери от жизни всё!». Это и есть ситуация вызова свободы. 

Дать ответ на этот вызов – вот задача новой культуры, идущей на смену культуры Просвещения.

 • • • 

Что же это за культура? 

Это не отраслевая культура. Это культура, в которой стираются (ломаются) рамки между науками, видами искусств, видами деятельности. Это культура, по выражению Абрахама Моля, мозаичная. 

Это культура диалога, даже полилога, а не монолога. Здесь нет одной истины для всех. 

Это культура алеаторическая – случай, монтаж, клип, а не заданная логика управляют движением мысли, связями поступков и действий. Утверждается логика смысла вместо науки логики. 

Эта культура ориентирована на настоящее, а не на будущее. Не польза, а действие a recentiori (по ситуации, из ситуации) управляет человеком. 

Это культура, которая не просто культивирует частный интерес, а культивирует его индивидуальное проявление; индивидуальность и уникальность становятся доминирующими ценностями. 

Как видим, структура и направленность деятельности культуры выстраиваются так, чтобы постоянно ставить человека в ситуацию присутствия, где он вынужден заявить себя и выбрать адекватное данной ситуации поведение. Поскольку ситуации всегда конкретны, всегда чем-то различаются, то действие человека не может строиться на основе устоявшихся норм, трафаретов, а требует гибких алгоритмов, изобретательности, проникновения в смысл данной ситуации, понимания данной ситуации как точки здесь-и-сейчас, куда сходятся в это мгновение все силы мира. Понимание данного состояния, в котором ты находишься, как кульминации мира, как предела – это и есть ответ на вызов свободы, который несет в себе современная культура. Ответ на этот вызов – освоение, приобретение опыта предела. 

• • • 

Это и простое, и очень сложное состояние. Просто его выразил Остап Бендер, когда он говорит Шуре Балаганову: «Шура, вы не умеете есть огурец. Огурец надо есть так, как будто это последний огурец в вашей жизни!» Только тогда, когда ты представишь/поймешь/почувствуешь, что это единственный огурец, только тогда ты почувствуешь весь его смак. А философский смысл опыта предела выразили М. Бахтин (в 1921 году!) своим экзистенциальным концептом «мое не-алиби в бытии» и М. Хайдеггер (в 1927 году!) в знаменитом экзистенциале «бытие-к-смерти». 

Опыт предела открывает человеку свободу не как вид необходимости (познанная необходимость), а как способность утверждать и принимать ответственность за вносимые в жизнь изменения. Предел – не где-то там, он всегда Вот, так как если Рубикон перейден, это уже не изменишь, так как если слово сказано, его уже не поймаешь, так как если сделан первый шаг, он уже никогда не будет вторым. Понимание этого – это и есть опыт свободы и утверждение своего бытия как бытия индивидуального, своего. 

Культура присутствия и опыта предела – это, как мне представляется, новый вариант культуры модерна. Это не то, что принято называть постмодерном. Постмодернизм возник как определенное стилевое направление, которое отказалось от «чистоты» стиля, – это мозаичность стиля, в которой отразился не-отраслевой характер современной культуры. Современный этап развития европейской культуры (а российская культура является национальной формой ее существования) не начался с появления постмодернистских произведений, он начался гораздо раньше. Становление современного состояния культуры, которая модифицирует идею частного интереса человека культуры модерна в идею личностного, индивидуального устремления человека культуры нового модерна, происходит в форме новой культурной революции, которая подобна новоевропейской революции, утвердившей культуру модерна. 

Первый шаг этой новой культурной революции – возрождение идеи свободы человека, которая не скована никакими ограничениями. Эту идею свободы разрабатывает в своей философии Фридрих Ницше, связывая ее с образом сверхчеловека, для которого единственным оправданием действия является сила утверждения самой жизни. Ницше, как и гуманисты эпохи Ренессанса, обращается к античности, но не к традиции Аполлона, которая опирается на силу формы, а к традиции Диониса, которая отдает первенство силам стихии и страсти. Ницше акцентирует те моменты в содержании свободы, которые были свойственны и гуманистам Возрождения, но которые были выхолощены рационализмом Просвещения. Это отмечает Томас Манн, говоря, что философия Ницше призывала «прийти к новому, более глубокому пониманию гуманизма, чуждому самодовольной ограниченности, отличающей гуманизм буржуазной эпохи». Не случайно ницшеанская традиция стала одним из истоков нового обновления культуры – нового модерна конца XIX – начала XX века. 

Но культурная революция требует и «реформации» господствовавшей сферы в культуре. А таковой в культуре Просвещения была сфера науки, которая отвечала за сохранение и оправдание истины и рационализма. Именно внутри самой науки должно было возникнуть новое отношение к истине и рациональному мышлению. И такое новое отношение в науке возникло благодаря теории относительности Эйнштейна и квантовой физике. Сама наука показала, что нет единственной истины, что то, что логично для макромира, оказывается нелогично для мира элементарных частиц. Физики выступили не только реформаторами науки, но реформаторами самой сферы сознания, что было подхвачено искусством и литературой. Не случайно художники и писатели начала ХХ века постоянно ссылаются на достижения новой физики. 

Что же окажется третьим шагом утверждения культуры нового модерна? Ответ на этот вопрос пока открыт. 

Просвещение XVIII века в свое время закрепило за наукой, основанной на рациональности cogito, представленной чистым разумом Канта и наукой логикой Гегеля, институциональную ответственность за утверждение в культуре единой истины и свободы, основанной на знании необходимости. А какая институция возьмет на себя ответственность за утверждение свободы, основанной на опыте предела? Опыт свободы приобретается тогда, когда человек рассматривает свои действия в отношении предела, в отношении преодоления границ как испытание своих возможностей и способностей. 

Мне кажется, что ключевое слово здесь – способности человека, мои способности. Знать свои способности – это знать, что тебе доступно, знать, каких границ способны достичь твои действия. В способностях свернут опыт жизни, и дальше своих способностей ты не прыгнешь. Вот и оказывается, что свобода – это потенциал индивидуальности, а способности – это твой опыт реализации свободы как реализация твоей индивидуальности. 

И абсолютно права современная педагогика, что школа, вуз должны формировать способности. Да, способности, но не те компетенции, которые обозначаются в так называемых «картах компетенций» и которые расписываются в учебных планах по дисциплинам, а в «рабочих программах» даже по темам лекций и практических занятий. Эти «компетенции» ничего общего не имеют со способностями, хотя латинское слово competentia и несет в себе смысл «способность». 

Для того, чтобы идея «моего не-алиби в бытии», индивидуальности и свободы утвердилась как доминанта культуры «второго модерна», как некогда доминантой «первого модерна» утвердилась идея объективной истины и пользы, она должна получить опору науки и новой рациональности, которые будут направлены не столько на сущностные характеристики мира, сколько на его энергийные и событийные характеристики. Тогда должна появиться и новая система образования, которое станет культивировать не столько ум, сколько душу и ее живые способности.

Автор: заслуженный деятель науки России, доктор философских наук, профессор Самарского университета Владимир Конев.

Опубликовано в газете «Культура. Свежая газета» №14 (143) октябрь 2018.