Слова, слова, слова...

       из «Гамлета»

 

Существует множество социальных практик, которые делают наше существование относительно удобным, комфортным и безопасным. Это элементарные практики утреннего туалета, хождения по улицам, поведения в общественных местах, занятий учебой и наукой, практики семейного, школьного, государственного бытия... Все они, безусловно, необходимы – это рамы и рамки, обеспечивающие разумные формы существования личности, позволяющие многое предусмотреть в каждодневном бытии, найти в жизни нишу, наиболее подходящую для существования конкретной личности. Это «практическое сознание», опираясь на которое, можно достигать определенного успеха в жизни или, по крайней мере, преодолевать неизбежные жизненные трудности. «Здравый смысл» – великая сила культуры, образующая одну из основ цивилизации, порождающая значительную часть ее технических достижений, науки и искусств и все, что имеет применение в жизни.

Вместе с тем мы прекрасно понимаем, что это далеко не все, чем живет человек, потому что основа собственно человеческого бытия – это ценностные системы, образующие подлинный фундамент культуры, дающие ответы на «последние вопросы», например, на вопрос: «Зачем все это?». Это вопросы о смысле нашего «служения жизни», ответы на которые человеку необходимы, даже если он об этом никогда не задумывается. К этим смыслам восходят практически все формы устроения человеческой жизни, хотя они и не имеют непосредственно практического смысла. Это смыслы, о которых можно не думать, так как это границы, изначально заданные культурой и опредмеченные в ее формах. Культура таким образом снабжает человека своими смыслами, он получает их в готовом виде, у него как будто нет нужды задаваться вопросами.

Вместе с тем подлинный источник культуры – это как раз вопросы, заставляющие снова и снова передумывать самые основания человеческого бытия, сомневаться и искать новые пути. В определенные исторические моменты развития культуры вопросы такого рода и сомнения вдруг начинают приобретать остроту, и тогда культура начинает защищаться, сопротивляясь всему, что может как-либо расшатать ее фундаментальные основания. Вероятно, это и есть подлинный источник того, что называется цивилизацией, – когда культура становится на путь твердых установлений своих границ, совершенствует все свои институты, техники познания и производства жизненных благ и мощно дифференцирует и специализирует все свои институты.

Государство и все виды власти стремятся все взять в свои руки, чтобы обеспечить стабильность. Это касается в том числе и духовных основ существования культуры, которые теперь требуют более жесткого научного, по возможности объективного идеологического обоснования. Поскольку в ситуации кризиса культуры речь идет только о техниках решения актуальных, то есть практических задач самосохранения и упрочения цивилизации, постольку все усилия направляются в русло создания все новых приспособлений к ситуации, создания все новых технических устройств, способов рациональной организации всего жизненного пространства человека, изобретения более жестких систем практического упорядочения, нормирования и контроля всех форм жизни. Сюда относится также укрепление существующих идеологических институтов общества.

Эти способы решения духовных оснований цивилизации могут дать только иллюзорное удовлетворение, так как сами по себе они бессильны, так как эта «модернизация» направлена на сохранение того, что вызывает у человека отторжение. Они встречают все большее «сопротивление материала» – живых, творческих устремлений людей, наталкивающихся на заданности цивилизации и ее идеологии, в результате чего происходит ужесточение власти «здравого смысла».

Наиболее активно сопротивление живой жизни этим установленным системой цивилизационных институтов границам проявляет себя в сфере гуманитарного сознания, которое и испытывает влияние технического разума, но вместе с тем позволяет осознать проблему. Гуманитарное сознание выступает в различных формах искусства и гуманитарных наук, то есть наук о человеке, для которых человек есть мера всех вещей, то есть они мыслят реальность именно с точки зрения человека, а не наоборот: гуманитарное сознание мыслит человека не как часть цивилизации и вещного мира, а рассматривает его в самоценности и относительной самодостаточности, с точки зрения прежде всего духовных и этических аспектов – смысла его существования.

Его задачи обусловлены ценностным содержанием жизни личности, теми смыслами, которые личность может найти или сотворить, оно ориентировано в конечном счете на фундаментальные духовные основания и истинные творческие задачи культуры, но осуществляется только в личной форме субъективного опыта «вопрошания» реальности и ее оценки с этих позиций. Эта форма сознания способна органично противостоять готовым заданностям, она не может до конца совпасть с их границами.

Гуманитарное сознание не подгоняет личность под требования цивилизационного процесса, а мыслит о том, что не имеет непосредственного практического смысла для функционирования человека в рамках современного технического века. Это порождает серьезный конфликт технической цивилизации с «ненужным» и даже вредным для ее функционирования гуманитарным сознанием. Гуманитарное сознание плохо согласуется с мышлением, предметом которого является вещный мир. Там, где естественно-научное мышление оперирует точными и однозначными данными, которые могут быть выражены числовыми отношениями, гуманитарное сознание, как бы оно ни стремилось к точным и объективным формулировкам, не может подняться до той объективности, которая является целью точных наук.

Гуманитарная мысль обладает определенной текучестью, обусловленной тем, что смыслы, которые она порождает и которыми она оперирует, так или иначе включают в себя как личностные, так и межличностные отношения. По Бахтину, смыслы – это ответы на вопросы, они рождаются в пространстве между разными сознаниями, их природа – диалогическая, коммуникативная. Таково существование личности – это как внутреннее, так и внешнее общение с другими, каждый из которых обладает своим опытом, немножко своим видением и пониманием тех же людей и тех же вещей.

Гуманитарная мысль – это проникновенное понимание, способность слушать другого, чувствовать, угадывать и предугадывать другие, иначе мыслящие себя духовные энергии и интуиции, вступая с ними во внутреннее общение. Отсюда ее «текучесть», свойственная живым, органическим процессам бытия-общения. Поэтому характерной дискурсивной особенностью гуманитарного мышления является не дефиниция, а движение процесса рассуждения, в ходе которого формируется мысль. Логика гуманитарной мысли есть логика ценностного отношения, эта мысль находится в процессе рождения и живет в контакте со многими смыслами, в причастности органике смыслообмена и порождения новых смыслов.

Поэтому современная цивилизация становится на путь ограничения и даже отторжения гуманитарного сознания и гуманитарного образования молодого поколения. Европейская комиссия, руководствующаяся европейскими гуманитарными ценностями, отвела на финансирование гуманитарного образования лишь один процент от общей суммы финансирования образования в Европейском Союзе.

Характерное явление – повсеместное сокращение программ финансирования гуманитарного образования, закрытие соответствующих кафедр. Показателен пример Германии: если раньше ректорами немецких университетов, как правило, были философы и филологи-германисты, то теперь ректорами являются, как правило, специалисты по точным наукам. Целью образования становится не формирование самостоятельной, самоценной личности, способной задаваться «праздными вопросами», а воспитание индивидов, способных «правильно» мыслить и максимально успешно выполнять в обществе, на производстве, в науке и в целом в культуре определенные функции.

Обращает на себя внимание ярко выраженная практическая направленность подготовки бакалавров: студенты должны овладеть компетенциями, которые определяются в первую очередь понятиями «знать», «уметь», «обладать навыками». Ключевое прежде понятие «понимать» вытеснено компетенциями умения выполнять определенные функции. С этим четко коррелируется отношение к образованию в целом как к сфере услуг. Хотя диплом о высшем образовании очень востребован при приеме на работу и получении должности, престиж образованности начинает падать, а содержание образования оказывается не таким важным. Современное представление об «успешной личности» напрямую связано с ее местом в иерархии социальных значимостей, с количеством денег, которые она зарабатывает. В этой системе наименее успешной личностью мог бы быть Сократ.

Гуманитарное образование испытывает влияние этих установок, оно подменяется изучением социальных наук, имеющих практическое приложение к рациональной организации общественно-экономических отношений; его целью становится изучение реального функционирования социальных групп, социальной психологии, психологии массы, механизмов психологических реакций на разные факторы.

В наше время уже, кажется, лишь немногих шокируют заявления педагогов и психологов, что они изучают и разрабатывают методы манипулирования сознанием индивида и массы. Деньги становятся критерием оценки «образовательных услуг», выполняемых научных исследований, и этого добиваются менеджеры высшего образования и науки, создавая системы безличного бюрократического управления на основе циркуляции бумаг – распоряжений и отчетов, главное в которых – это правильное оформление бесчисленного количества документов, формальное следование стандартам, но никак не суть дела.

Личность – как студента, так и преподавателя – есть лишь ячейка в таблицах количественных характеристик образовательного процесса. Внутри этих неизбежно нормирующих сознание рамок даже гуманитарная мысль волей-неволей втискивается в системы и таблицы дефиниции и таким образом глохнет.

Конечно, это не обязательно губит индивидуальность, ведь здесь все зависит от духовного потенциала конкретной личности. И тем не менее очень существенное значение имеет то, как общество видит человека и личность, какие задачи оно ставит перед личностью. Наконец, уже и точные науки страдают от формального отношения к ним, требований практического применения, эффект от которого в конечном счете измеряется деньгами. Ученые сколь угодно могут говорить, что в результате их исследований в будущем могут быть созданы принципиально новые приборы и новые производства, их слова, несомненно, будут использованы для пропагандистских целей, и этой сомнительной моральной поддержкой ученые вынуждены удовлетвориться.

Разрушение связи между словами и вещами в современной цивилизации, языком и реальностью, сознанием и жизнью – фундаментальное явление, во многом обусловленное властью различных форм идеологии над восприятием действительности. Идеология – это созданные цивилизацией системные образы и мифы действительности, в которых мир предстает как мир «истин», гнездящихся в коллективном сознании и оказывающих влияние на мысли и чувства людей. Современный мир так устроен, что органичное, живое мышление оказывается в рамках сознания, подчиненного той или иной идеологии. На фоне свободного мыслительного процесса идеология есть замкнутая, завершенная система идей и представлений или не впускающая в себя все, что может ей противоречить или ставить ее под сомнение, и если она впускает в себя «чужие» представления, то только в модифицированном и приспособленном для себя виде. Идеология – продукт цивилизации, стремления упрочить и законсервировать продукты деятельности культуры, в основе которой лежит как раз забота о все новом поиске, а не утверждении и замораживании готовых смыслов как истинной реальности.

Всем известно, какую роковую роль сыграла идеология в истории ХХ века. Художники недаром испытывают страх перед любой идеологией как стеной, которая заслоняет от человека реальность. Однако власть идеологии над умами, несмотря на страшный опыт человечества, сохраняется, изменяются лишь ценностные ориентиры или просто слова, изобретаются другие слова. Современное общество, массовая культура, средства массовой информации в Европе и Америке постоянно порождают властные мифы о реальности, в которых все явления жизни, вообще все идеологизируется, включается в «мейнстрим» господствующих или «доминантных» форм сознания с его ценностными системами. И все это в нашу эпоху плюрализма и релятивизма? Да, существуют разные мифы, но важнее, что все это – именно мифы, идеологии, утопии, хоть и разные. Правда, остается вопрос: разные по существу или по словам?

На уровне современного бытового сознания, испытывающего мощное влияние средств массовой информации, этот идеологизм проявляется в односторонней жесткости суждений, отвергающих и клеймящих любое альтернативное господствующей идеологии мнение как враждебное. Такова, например, «политкорректность» – практика, в которой идеологические установки часто заменяют и фактически отменяют конкретное человеческое отношение: симпатию, сочувствие, живое участие, раздражение, недоверие, доброту, понимание и уважение, такт, терпимость; так может проявлять себя в жизни феминистская идеология, когда в обычных бытовых отношениях женщину оскорбляет попытка мужчины помочь ей перенести тяжелый предмет. На уровне логики идеологии феминизма тут все правильно, ведь мужчина опять демонстрирует свое превосходство над женщиной, но на уровне живых отношений конкретных людей это уже очень неловкая ситуация, разрушающая отношения доверия или участия между мужчиной и женщиной – полный абсурд; точно так же идеологическое ослепление либерализма позволяет широко тиражировать издевательские карикатуры на мусульманского пророка в обществе, в котором чуть не треть населения мусульмане, и точно так же, но противоположно направленное идеологическое ослепление позволяет невежественным фанатикам истинной веры оскорблять неверующих, устраивать погромы, убивать людей; так людей, выражающих в мирной демонстрации беспокойство и страх по поводу политики правительства, идейно-бездумно открывшего границы Германии для громадного потока беженцев, подвергают в средствах массовой информации оскорблениям и жестокой травле; так в русском и украинском Интернете читатели не выражают свое мнение, не аргументируют, а грубо оскорбляют, унижают друг друга и другой народ.

Парадоксально, но все это тоже своеобразные проявления идеологии политкорректности, причем не политкорректности наоборот, это просто бездумное и бездушное следование определенным, самим по себе прекрасным, благородным идеологическим ценностям. Но эта практика предполагает, как правило, всего один методологически «правильный» способ: не называть реальные явления жизни прямо, то есть не видеть конкретную личность, не называть вещи своими именами, а использовать другие слова, продиктованные «готовым» идейным отношением, уходя от прямой и искренней дискуссии. Это страх говорить о реальных проблемах, поэтому их нельзя называть, так как иначе придется слушать и слышать собеседника, пытаться понять его вопросы и проблемы, отвечать ему, мыслить вместе с ним. А зачем мыслить, когда заранее известно, что хорошо и что плохо, что правильно, а что неправильно? Власть идеологии – власть над сознанием и поступками, эмоциями человека. В результате лучшие побуждения людей отчуждаются от конкретной жизни конкретного человека и превращаются в свою противоположность.

Идеология не требует мыслить – она требует знать и правильно применять слова. Этому мы и учим студентов – по госстандарту. Слово «госстандарт» пишется с большой буквы – это уже идеологизация! В современных обществах благородные гуманистические идеи сплошь и рядом применяются для идеологизации всех областей жизни. Это, так сказать, рамочные условия жизни современных обществ. Так, одной из важнейших черт современного европейского общественного сознания является идея (или миф – что в данном случае практически то же самое) ценности неповторимой и свободной личности.

Понятно, что эта идея – одна из главных идей гуманизма, и для европейской культуры это одна из основополагающих ценностей, создававшей современную Европу со времен эпохи Просвещения. Но мы видим, что идеология гуманизма может жить сама по себе, имея мало отношения к реальности, ведь это очень хорошие, привлекательные идеи и слова, которые можно и нужно использовать.

Советский коммунизм, на деле отрицавший свободу личности как буржуазный индивидуализм и своеволие, в так называемом «Кодексе молодого строителя коммунизма», включенном в текст Программы КПСС, в первом же пункте постулировал завет «беззаветной преданности делу коммунистической партии». Эта формулировка требует не рассуждать, а верить, на деле отрицает свободу личности, так как отрицала свободу мышления, свободу выбора, способность задаваться вопросами и тем более их задавать. Это соответствовало социальной практике той эпохи, но никак не соответствовало провозглашаемым идеалам гуманизма в советской огласовке: «все для человека, все ради человека», что фактически означало всевозможные блага, прекрасное будущее и вообще все хорошее.

То, что выдавалось за истинный гуманизм, отрицало основные идеи гуманизма, но это как-то не замечалось, так как идеологическая система не допускала вопросов и критической ее оценки, вся критика в соответствии с этим направлялась на «буржуазную идеологию», которая трактовалась исключительно под этим углом зрения. Нет, это не было лицемерием, идеи гуманизма, несомненно, лежали в самой основе благородных целей русской революции, но совсем другое дело, как они осуществлялись и как в конечном счете понимались и трансформировались, оформившись в систему советской идеологии.

***

Гуманистические идеи и сейчас становятся абстрактными принципами и приятной риторикой, которую можно использовать для идеологизации всего, чего угодно, и слишком часто, чтобы отодвинуть реальность на задний план, в глубокую тень.

В пространствах, в которых должна, кажется, развиваться гуманитарная мысль, работают специалисты по рекламе и журналисты, как правило, служащие «мейнстриму», доминантным формам сознания и интересам определенных фирм и социальных групп.

Это касается, например, «священной коровы» современной цивилизации – технического прогресса. Не раз писалось, что «чистая наука» и техника не обязательно руководствуются гуманными целями, они вполне могут быть озабочены только интересами собственного развития. Эта проблема осознается в этих сообществах, но решается все тем же путем мифологизации и вторичной идеологизации, связанной с гуманитарными ценностями: технический прогресс работает на благо человека, создает новые источники энергии, которые помогут победить нищету и голод. Действительно, успехи современной науки и техники фантастичны, во всех областях жизни создаются всевозможные усовершенствования, открывающие новые возможности и новые удобства для каждодневного употребления. Это истинная правда, но не вся.

Часто возникают сомнения: так ли нужны эти усовершенствования? Фармакологические фирмы создают громадное количество новых лекарств, и среди них есть во всех отношениях замечательные, но в основном потоке – широко рекламируемые старые лекарства, очень несущественно измененные и переназванные, но значительно более дорогие. Вместе с появлением сотен модификаций различной бытовой техники и соответствующим ростом цен ведущие фирмы-производители создают программы сознательного снижения качества этой техники, так что срок службы телевизоров, холодильников, стиральных машин, телефонов сокращается в несколько раз, что вынуждает потребителей, только-только привыкших к новым, но уже не подлежащим ремонту моделям, приобретать новые и существенно более дорогие.

Средства массовой информации создают мощную рекламу новым моделям, провоцируя настоящий ажиотаж и психоз определенной части публики, полагающей, что нет большего счастья, чем уязвить коллегу приобретением нового айфона, да еще по самой сумасшедшей цене. Так современная идеология технического прогресса, во многом управляемого откровенно коммерческими интересами, оказывается уже в буквально кричащем конфликте с декларируемыми гуманистическими ценностями.

Таким образом, гуманитарное сознание едва ли не вырождается, его творческий дух, ищущий смысла человеческого существования, направляется на вещи и товары, практично служа потребностям и идеологии сегодняшнего дня. Личностного сознания, составляющего саму суть гуманитарной мысли, здесь уже практически не видно, здесь царят шаблонные модели и приемы сознания коллективного, смысловые ориентиры которого связаны с психологией массы.

***

Откуда же берется, из чего произрастает эта все мифологизирующая идеология? Ведь ее во многом творят гуманитарии. Разве книги и статьи, которые они сочиняют, симпозиумы, на которых обсуждаются философские, социальные, религиозные, нравственные, лингвистические, искусствоведческие, литературоведческие, психологические проблемы, проблемы культуры, – не несут своей доли ответственности за формирование идеологических систем?

Эти идеи возникают в голове гуманитарно мыслящего человека из его участия в жизни, которое может быть просто наблюдением за реальностью, эмоциональным переживанием. Источником его заботы, прежде всего, является неудовлетворенность жизнью. Его вопросы требуют ответа, и тогда возникают мысли, порождающие другие мысли, формируются идеи. Вместе с тем гуманитарная мысль стремится увидеть мир и все проявления человеческой жизни как целое, она пытается проследить все связи и отношения в этом целом. Она стремится подняться над миром, совершить свой «прорыв» к истине и затем с этой высоты понять, что есть этот мир как целое, чем он живет на самом деле и куда стремится, чего хочет современный человек.

Гуманитарная мысль постоянно творит утопии осуществления истины, и горе тому миру, который не соответствует гуманистическим идеалам. Гуманитарная мысль будит умы, критическое мышление, рождает горячие стремления, зовет отказаться от всех заданностей, все подвергнуть пересмотру, разрушить недостойный человека порядок. И тогда появляются бунтари и революционеры, которые начинают действовать. И могут действовать, потому что у них уже есть убеждения, у них нет парализующих действие сомнений, они способны все отрицать ради истины, и они несут ее людям как программу действий, увлекают, зажигают – и вот, если народ в корне недоволен существующими порядками, происходят революции, начинается разрушение общественных институтов – идеологических, моральных, социальных, государственных.

«Мы свой, мы новый мир построим». Это эпоха творческая и практичная, часто кровавая. Это момент, когда начинается формирование идеологии, которая должна всех обеспечить конечной истиной, ради которой сражались и умирали. Она должна оправдать все, что происходит. Никакое страдание не должно быть бессмысленным, человек жаждет смысла. Это может быть высший смысл, а может быть и смысл чьих-то преступлений, требующих возмездия.

Все жаждет оправдания, оправдания всего, что произошло и что происходит сейчас. И власти хотят того же: чтобы в их деятельности был смысл, желательно высший. Гуманитарная мысль востребована, она опять должна все оправдать, служить насущным потребностям, давать правильные ответы на все вопросы, реагировать даже на «злобу дня» – ведь и ей, этой злобе, тоже нужно правильно отвечать. Создаются институты с сотнями сотрудников, которые должны создать стройное мировоззрение: нужна система, идеология, которая воплотит «этот прекрасный мир» в слова, в идеологию. Для этого нужно лишь подняться высоко над землей и не думать о мелочах, частностях, чтобы дойти до таких последних истин, которые сумеют все происходящее объяснить и оправдать. Круг замкнулся?

Это значит, что гуманитарная мысль себя предала? Отреклась от себя? Дискредитировала себя? Может быть, это что-то вроде трагической вины? Она хотела всего, но потеряла себя, пожертвовала собой. Сейчас она никому не нужна, только властям. Но власти ее презирают, как продажную женщину, и не доверяют ей: поди, гуманитарии эти опять станут воду мутить, да ну их!

***

Но все-таки не нужно спешить с выводами. Да, признаки вырождения истинного гуманитарного сознания, влияющие на утрату интереса к нему со стороны общества, есть. Кажется, что гуманитарная наука эпохи постмодерна недаром отходит от дискурсивных практик и традиций рассуждения; используя специальную терминологию, отказывается от диалогического контакта с публикой, обращается к «посвященным» и теряет «человеческий язык», столь важный для традиционного гуманитарного мышления, обращенного к сознанию человека. Кажется, что гуманитарная наука, замыкаясь на своих собственных проблемах, уходит от обсуждения «последних вопросов» человеческого существования.

О крахе личности заговорили еще во второй половине XIX века, о крахе субъекта – после мировых войн, тоталитарных режимов ХХ века и работ Ортеги-и-Гассета, Элиаса Канетти, описавших феномен психологии массы. Стало общим местом: гуманитарное сознание начинало войну с массовой культурой. Однако философия постмодерна сделала критическую идею массы философским постулатом, отвергнув идеи субъекта и трансцендентальной философии. В литературоведении «теория смерти автора» Р. Барта стала своеобразным провокационным манифестом отрицания авторского смысла художественного произведения и важного для искусства концепта целостности произведения. Критика субъекта и идеи целостности здесь становится отрицанием личности автора как творца смысла, автор фактически трактуется как скриптор, переписчик, а его произведение – как текст, не имеющий смыслового центра, конгломерат фрагментов разнообразных текстов. Гуманитарная мысль, в заостренной форме зафиксировавшая в трудах Барта важный факт власти текста культуры и власти языка над сознанием художника, продемонстрировала глубину включенности сознания индивида в культуру, его всесторонней причастности целому культуры в ее бесконечном многообразии.

Однако в «смерти автора» перечеркивается личность, фактически утверждается ее полное равенство коллективному сознанию, и таким образом отрицаются целостность произведения и само искусство. При всей радикальной глубине гуманитарной мысли эта мысль, абсолютизируя безличное начало в авторской деятельности, отказывает гуманитарному сознанию в том, что составляет его суть – в способности творения смысла, схватывающего нечто от сути собственно человеческого, отличного от чисто природного существования.

Тот факт, что эта концепция чуть ли не с энтузиазмом была принята многими литературоведами, свидетельствует о глубоком кризисе гуманитарного сознания и кризисе культуры. Ведь здесь теряется диалогическая, укорененная в человеческой субъективности, в глубинах индивидуального опыта субъекта обращенность к другому и к себе самому. Уже писали о том, что ученица и продолжатель дела Барта Юлия Кристева, открывшая европейской культуре имя М. Бахтина, истолковала бахтинскую идею диалогизма – идею отношений субъектов – чисто технически, как отношения между текстами, тем самым обнаружив непонимание бахтинской концепции диалога сознаний как духовно-нравственных активностей.

Надо полагать, что описанные Бартом и Кристевой феномены на деле в основном соответствуют литературе массовой культуры – «чтиву», за вычетом того, что оба филолога предполагают высокий интеллектуальный уровень читателя, улавливающего игру языковых значений и литературных ассоциаций, наполняющего текст своим содержанием, которое в таком случае может составлять определенную параллель тексту, «идти по кривой» по отношению к нему, «перпендикулярно», даже «против его течения».

Реально современная массовая культура – культура телесериалов, молодежных комедий и клипов, рекламы, социальных сетей, популярной музыки и сенсационной литературы – действительно тяготеет к безличности и поверхностности. Чтение, требующее концентрации внимания и ее удерживания на протяжении довольно продолжительного времени, вытесняется «развлекаловкой», которая формирует поверхностно-рассеянное отношение ко всему, что выходит за пределы насущных нужд человека. Шаблонные сюжеты, казенный язык, модные проблемы, знаменитости, звезды и их личная жизнь – массовая культура уводит от экзистенциальных проблем человеческого бытия.

Надо полагать, что теории «смерти субъекта», коррелирующие с ситуацией падения авторитета гуманитарного сознания в современных обществах, порождены серьезным конфликтом социальных практик и реального положения личности с традиционными гуманистическими ценностями. Расхождение деклараций о высших ценностях с жизнью неминуемо ведет к критике этих деклараций и гуманитарного сознания в целом.

***

Гуманитарное сознание делает серьезные уступки новой реальности, усваивая доминирующие в ней языки и формы мышления. Современное литературоведение практически отказывается от поисков смыслов литературного произведения как целостности, отказывается от постижения сути творческого акта художника, его ценностной направленности – того, что в произведении искусства принадлежит собственно искусству. Кажется, искусство и личность, собственно человеческое больше никого не интересуют: литературоведы изучают, как в текстах отражаются, проявляют себя какие-то общие социальные, психологические, экономические, политические, этические, религиозные, коммерческие структуры сознания на определенном этапе истории цивилизации, то есть то, что для художника просто ее заданности.

Да, это симптомы серьезного кризиса гуманитарного сознания. С другой стороны, может быть, это нужно: скромная и во многом семиотическая работа (ведь проблема человека – это и проблема языка) по осознанию реальных проблем современного человека, которая, наверное, должна вести к более глубокому пониманию отношений между бытием человека и его языком, его сознанием, к реальной деконструкции идеологических мифов – в конечном итоге это должен быть медленный и трудный путь к человеку.

Объективное падение интереса к гуманитарному знанию связано в первую очередь с тем, что гуманитарные науки сейчас не отвечают человеческим ожиданиям – ожиданиям не просто науки, а живого, искренне заинтересованного размышления о по-настоящему серьезных вещах, затрагивающих самые основы бытия личности, которое действительно было бы способным снова поставить «последние вопросы», как это, например, делал в середине ХХ века философский и литературный экзистенциализм.

Гуманитарное сознание все же не погибло – и свидетельством этого является прежде всего искусство, его дух иронической, игровой рефлексии над всеми мифами и над самим собой. Это совсем не мало на сегодня. Ирония – это вопросы и ответы, это очень серьезно и очень человечно.

Николай Рымарь

Рисунки Сергея Савина

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», №№ 1–3 (109–111), 2017