Мой любимый фантаст Филипп К. Дик писал, что теория меняет реальность, которую она описывает. Строго говоря, история человечества – это ряд попыток жить внутри мифологий, формировать мифологии для достижения чего-либо и попытка выйти из них. Традиционно считается, что выйти – самое сложное.

Джон Локк назвал человека tabula rasa: в момент рождения он – «чистая доска», а потом на ней начинают писать – родители, культура, соседи, среда, книжки, воздух эпохи... И в какой-то момент доска исписана. Рано или поздно человек должен обнаружить, что вся его сенсорная система, вся понятийная картина мира выстроена другими, что он видит и воспринимает тот мир так, как о нем ему рассказывают.

Есть старая притча о том, как дзэнский мастер и профессор решили попить чайку. Мастер наливает профессору полную чашку и продолжает лить, чай начинает проливаться. Профессор: «Хватит! Больше не входит!», на что мастер отвечает: «Вот и с вами так же. Вам бесполезно что-то объяснять. Ваша чаша полна. Надо опустошить».

С доски нужно стереть всё. Судзуки про это хорошо писал: если человеку удается оставаться в состоянии «не знаю», у него возникает шанс встретиться с реальностью такой, какая она есть, вернее, стать этой реальностью, вплоть до некоего тотального слияния с нею. Это очень сложно, потому что «знаю» – та самая исписанная со всех сторон доска – включается каждую секунду.

Разумеется, каждая культура предполагает, что созданный ею ряд контекстов является определяющим. Недавно BBC опубликовала список 100 лучших фильмов XXI века. В нем нет огромного количества режиссеров, определяющих развитие мирового кино. Их просто не существует, поскольку они не входят в данную матрицу. Нет китайцев, почти нет латиноамериканцев, почти нет иранцев. Есть Англия и Америка, немного французов и один русский – Звягинцев, так как он часто бывает там, и его опознают.

Притяжение и непонимание разных цивилизаций и культур друг другом возникают постоянно. Скажем, история западной цивилизации в той части, к которой мы принадлежим. Любой сценарный учебник, написанный где угодно – в Англии, Америке, в России, – показывает: события должны развиваться посредством драматизации.

  • Пример из американского учебника для тех, кто хочет написать хороший сценарий. Один из показателей хорошего сценария – то, что люди не выключили, не ушли, не отвернулись через 20 минут. А для этого надо героя лишить всего. Почва начинает уходить из-под ног человека, он все теряет, он висит на дереве... Подключается внутренний механизм самоидентификации зрителя, он начинает переживать за себя, так как в предполагаемых условиях мог бы так же висеть на дереве. Становится интересно!

Драма – абсолютное западное изобретение. Вся история человечества, написанная на Западе, – это история драмы, где все определяется посредством катастроф, предельно драматических событий, кульминационных точек, разрядок... Является ли человеческая история именно такой, какую нам предлагает этот подход? Ответ предельно точно сформулировал Арнольд Тойнби: драматическая структура в чистом виде есть вызов – и есть ответ, следующий вызов – и следующий ответ. Но мы знаем другие цивилизации, где есть космогонические мифы, но искусство не предполагает такой привязанности к драме: Индия, Китай в некотором смысле.

Я, помню, смотрел фильм очень крупного тайваньского режиссера Ху Сяо Сеня «Лето у дедушки». Просто чудо что такое! Два с половиной часа почти ничего не происходит. Картина наполнена бездействием в западном понимании. Ничего. Просто жизнь. Я сейчас не про то, хорошо это или плохо. Это некая данность, в которой мы живем. Но есть оборотная сторона вопроса: что мы видим? Как мы предполагаем свою жизнь, свой собственный опыт?

Цветаева предполагала, что если есть любовь, есть и измена. Это некий архетип. Марина Ивановна и сама жила в ситуации постоянной личной катастрофы, которую она всячески накачивала, и это было необходимо для развития ее таланта. Очень важная вещь. Понимать ее, как мне кажется, значит одновременно понимать ту колыбель, в которой мы выросли.

Мы находимся в постоянном ожидании события. Нет события – мы скучаем. Даже друг с другом разговариваем: «Что случилось?» – «Да ничего не случилось». Ведь случиться все должно по драматическому принципу, разумеется. Должно где-то что-то оборваться, рухнуть, человек должен застыть над пропастью, совершить некий внутренний выбор или погибнуть. У нас готовы сценарные клише, которые мы все время пытаемся заполнять и заполнять.

Говорят, что это французы придумали любовь. В XI веке, во времена трубадуров. И эта любовь придумана как некая процедура. Это не означает, что ликвидируется опыт Катулла или Сафо. Но любовь теперь – это цепочка испытаний.

Один средневековый текст описывает, как должна вести себя женщина, когда хочет испытать своего рыцаря. Например, ночью он пытается проникнуть к ней в дом. Все должно сопротивляться этому: калитка не открывается, замок замазан, собаки бросаются на него, деревья и травы цепляют за руки, за ноги. Муж скоро вернется из крестового похода, оставил здесь трех друзей – мерзавцев с арбалетами. А Она к рыцарю равнодушна. И только когда рыцарь преодолевает одно препятствие за другим, любовь становится чем-то ценным. Вот драматический подход, внутри которого мы существуем и никуда не можем от него деться.

Сейчас в моде storytelling. Издается огромное количество книг о технологии рассказывания историй, проводятся семинары. О чем угодно – о компании, о человеке, о бренди. Умудренный жизненным опытом читатель скажет: «Ну, а Шахерезада не то же самое?» Конечно, это некий универсальный принцип, который в западной цивилизации усилен до абсолюта.

И потом, не надо забывать, что некоторые культуры живут в системе циклов, которая предполагает, что, отыграв положенное количество комбинаций, мы вернемся к начальному состоянию. Такова природа мифа. Мифологическое сознание определяет ценность всего по отношению к началу. Чем ближе к моменту творения мира, к моменту явления богов или бога, тем ценнее. Поэтому человек до эпохи теории прогресса не то чтобы регрессивен, он просто понимает: потерять ощущение, что ты живешь в центре мира, невозможно. Оно ничем не восполняется. У тебя лучший гаджет, отличная девчонка, лучшая страна, лучший президент и вообще все прекрасно, но если ты живешь не в центре мира, это ничего не стоит. Поэтому древние культуры настаивают на своем родстве с богами. Римляне в храме Юпитера заклинают божества и говорят им: «Помните, мы с вами от одного истока».

И есть система вторичных мифологий. Она немного другая. Я помню, как на лекции слушатель захотел поговорить про фразу Ницше «Бог умер». Это очень важная фраза для европейской культуры. А как она важна для русской культуры, где Ницше в определенное время был самым читаемым, самым почитаемым и самым печатаемым автором! Просто для порядка я сказал тогда, что есть страны, которые про это не слышали. Он удивился. «Ну да, – говорю, – брахманы в Индии не слышали, что бог умер».

Я недавно смотрел индийский фильм с одного из последних каннских фестивалей. На экране молодые люди в индийском мегаполисе, одеты современно, с гаджетами, но идут на праздник поклонения богине Дурге. И по-моему, там нет ни одного персонажа, который был бы в курсе, что Ницше-то отменил все, что у них черная дыра, там ничего нет. Можно к евреям съездить и спросить, как у них насчет смерти бога.

Никто не спорит, что Ницше был потрясающим диагностом, но мы должны понимать, что первичные мифологии, прежде всего космогонические мифы, – это нечто абсолютное для данных культур, а для других культур они просто бессмысленны. То есть мы – некие бессмысленные существа для представителей других культур. Это может вызвать шок. Японцы в XIX веке любых западных людей считали варварами: приехали варвары, ничего не понимают. Каково это было слышать западным людям? Нас они тоже западными людьми считали.

А историческое как раз абсолютно нереально, поскольку уводит от истока, и это сфера относительного в сравнении этих культур друг с другом, поскольку на одно начало есть другое начало. Буряты могли бы поспорить с рыцарями-храмовниками, рыцари-храмовники спорили с арабами на эту тему очень сильно, частенько дело от теории переходило к практике. И те, и другие спорили с евреями. О том, чье начало самое изначальное.

И мы сюда вписаны. Насколько важной для России была идея «третьего Рима» – идея про свое начало? И эту идею с доски по имени «народ» стереть невозможно. И нужно ли?

Валерий Бондаренко (записала Юлия Авдеева) 

Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 15-16 (103-104) за 2016 год (сентябрь)