Выставка открылась в рамках IV Международного фестиваля современного искусства «Улица как музей – музей как улица», который стартовал 1 мая и продлится до конца месяца. Кроме выставки «О тишине и монументах» программа фестиваля включает в себя традиционное для этого мероприятия размещение работ современных художников на остановках города и музыкально-шумовое шествие, которое пройдет 14 мая под предводительством художника-шамана Германа Виноградова и эстонской перформансистки Сибиллы Нееве. 

В выставке «О тишине и монументах»  приняли участие три самарских художника: Александр Зайцев и дуэт Дарьи Емельяновой и Дмитрия Кадынцева. Все трое уже доказали свое умение работать как на территории живописи, так и на скользкой стезе современного искусства, и на выставке проявили себя хитроумными новаторами, чьи произведения одновременно спокойно-декоративны и в то же время радикальны. Стреляя из пневматического ружья в деревянную доску, Зайцев создал парный портрет «Он и Она», где изображение складывалось из получившихся дырочек. Получился такой приятный оммаж Лючио Фонтана и вообще всему разгульному изобретательству 1950-60-х. Емельянова и Кадынцев написали большой сюрреалистический холст с плавающим по парку китом. Изображенные на картине стволы деревьев выкрашены белым и пахнут весной, а поверх полотна нанесены ровные полоски – словно жалюзи или специальные линзы, мешающие нам увидеть картину непосредственно, отчего произведение из сюрреалистического становится оп-артовским или в духе Джеймса Розенквиста. Известно, что есть произведения, которые занимают зрителя предметом изображения, а есть такие, которые формируют саму ситуацию смотрения: вы смотрите на них, но процесс затруднен, вы щурите глаз, начинаете воображать, в результате вас выводят из состояния автоматического восприятия, и вы начинаете смотреть как бы «осознанно», хоть, может, и бесплодно. Работы самарцев на выставке именно такие.

Одиночками, случайно попавшими на выставку, выглядят работы Ербола Мельдибекова и Ханса-Михаэля Руппрехтера. Работу казахского мэтра современного искусства Мельдибекова «Пик коммунизма» – мятый, похожий на снежную гору, белый тазик – показывают уже третий раз. Пять таких же кастрюль показывали в Музее Алабина на выставке казахского искусства «Лицо невесты», так что с этим мотивом мы знакомы хорошо и иронию Мельдибекова, созвучную кабаковскому «Туалету», прекрасно считываем. Всегда труднее с произведениями Руппрехтера, одного из основателей и идеологов Ширяевской биеннале и ученика знаменитого Йозефа Бойса, к сожалению, не усвоившего от учителя социальной чувствительности, но усвоившего принцип полной свободы творчества: отпечаток забора на белых листах и дохлая лягушка под ним. Принцип «что вижу, то пою» не лишен очарования, и в работе Руппрехтера «Принт» есть даже что-то от китайской каллиграфии, но от зрителя она требует какого-то специфического медитативного погружения, трудноосуществимого в холодном и темном зале Арт-центра.

Большая часть выставки отдана видео Дмитрия Булныгина (три работы) и эстонке Сибиллы Нееве (пять работ). Дмитрий Булныгин известен как организатор фестиваля сверхкороткого кино, соучастник «Синих носов» и стрит-артист. Эдакий представитель русского «бедного искусства», чью работу «Плохая карта» самарские зрители уже могли увидеть на фестивале видеоарта в галерее «Виктория». Выставленные в Арт-центре видео не впечатляют: «Всё остается ниже» – откровенно скучное видео путешествия по пещерам с сосульками, «Припасы» – анимированная из сахара история человечества, забавная, но не более, а «Самопал» с горящим креслом на газоне – кич в золотой раме.

Звездой выставки стала перформансистка из Прибалтики Сибилла Нееве, которая на последней Ширяевской биеннале пила вино и засовывала руку в горло, чтоб ее стошнило. И тогда, и теперь она носит свадебные платья, у нее огромная грудь, глубокое декольте и странная икебана из мелированных волос. К работникам этого жанра особый спрос: внешность артиста не должна отвлекать от совершаемого им действа, а само действо должно хоть немного контрастировать с человеком, который его совершает. Сибилла Нееве выглядит фриком, и все, что она делает, кажется чем-то само собой разумеющимся для неё: поступкам вот так одетой девушки с размерами 120х90х120 уже не удивляешься – некуда уже удивляться. И потому в ее действиях нет диссонанса, который должен звучать в любом произведении искусства.

В четырех из представленных пяти видео она делает акции на снегу, кажется, даже, что она русская художница. С юмором Сибилла Нееве обыграла свою внешность в видео «2,44», где она проходит мимо стойла с коровами, а потом отплясывает на доске с гвоздями, забивая эти гвозди обувью на толстой платформе. В видео-диптихе «Наполовину пуст» и «Наполовину полон» Сибилла в церкви и в поле бьет наполненные водой стаканы, пытаясь раздавить их своими руками в белых пуховых варежках. Когда из рук течет кровь, она прекращает и уходит. В другом видео она лежит в ледяном гробу, вдали трубят трубачи, рядом кричат, а сама художница поет. Последнее: Сибилла идет с черными и белыми шариками из надутых резиновых перчаток, за ней следует девушка с ружьем и стреляет по шарикам. Художница кричит: «Тишина!» Такой Амур наоборот.

Перформансы получаются женские: женщина с огромной душой, которая пытается найти соразмерные метафоры. Метафоры оказываются несколько грубоватыми и напоминают, скорее, фетиши: каблуки, свадебное платье, меха, резина, огонь и ледяные гробы. Так девочки любят рисовать сердца, пронзенные гвоздями или ножами, с вытекающими каплями крови. Романтические названия, вроде «Освободи свою душу» (перформанс, представленный на Ширяевской биеннале) или «Тому, кого это касается» (видео про освобождение из ледяного гроба) наводят на мысль, что она пытается говорить о чем-то интимном, устроить девичьи посиделки с обсуждением парней и слезами за бутылочкой красненького. И выбранный брутально-розовый стиль, пафос белых платьев, белого снега, битья посуды и гвоздей подходит для этого идеально, но в зрительские привычки входит с трудом. Болевые ощущения ушли из художественной практики после горячки в искусстве, наступившей за Второй мировой войной. Тогда – да, все причиняли себе боль: и в перформансах, и в театре, и в кино, и даже в архитектуре появился так называемый брутализм, когда даже школы строили как бункеры, а в моде были дома без окон. Уместно это было в Америке времен Вьетнамской войны, в романах Уильяма Берроуза, именно тогда незабвенный Крис Бурден позволил выстрелить себе в руку. Но сегодня боль в перформансе неуместна. Странно было бы говорить, что она «не в моде» (что нам эта мода?), просто боль объективно неадекватна нашему пребыванию в капиталистической медиа-нирване, и не имеет к нам никакого отношения, не трогает, не забавляет.

Однако будем ждать, что покажет нам Сибилла Нееве 14 мая.

 

Сергей Баландин