На периферии экзистенциальной, художественной и политической реальности, каковой всё больше и больше становится самарская жизнь, я искренне ждал события и потрясения. В данном частном случае – от фильма Василия Сигарева «Жить». Может быть, именно поэтому так неприятна опустошенная горечь разочарования от этой талантливой, «густопсовой» и достаточно легковесной симуляции.

Наконец-то в «Ракурсе», вернее, в зале самарского Дома актера был практически аншлаг. Во всяком случае, новый фильм Сигарева собрал в субботу 15 сентября гораздо больше вменяемых и приличных людей, чем закончившийся за час до кинопоказа так называемый митинг так называемой оппозиции. Но от местного «Марша миллионов» я не ждал ничего, я просто пришёл на него из внутренних гигиенических соображений, потому что не прийти было бы еще глупее и нечистоплотнее...

Менее всего я ждал от этой «кинотрагедии» c не самым оригинальным названием «Жить» банальной жанровой драмы с элементами загробной жизни. Абсурда, хаосмоса, дикого экзистенциально-лирического высказывания или крика, чего угодно, только не театральной имитации в натуралистическом антураже…

Причём киноязык второго сигаревского фильма застревает как раз в том и становится как раз тем, что почти манифестационно направлен преодолеть и чему намерен противостоять режиссер. Предельная постсоветская социальность захолустного рабочего, скорее всего, монопосёлка, которая воспринимается уже как общее символически невыносимое место после лунгинской «Свадьбы» и Алексея Балабанова вкупе с еще десятком весьма жестких и плотных фильмов девяностых и нулевых, оборачивается едва ли не фельетоном. Экзистенциальный надрыв зависает в невменяемо постмодернистском пространстве избитых клише и сдвигов. Без всякой рефлексии...

Любопытно, что поминаемый некоторыми критиками, высоко оценившими вторую киноработу автора «Волчка», Ларс фон Триер уничтожает неизбежную художественно-эстетическую условность беспощадным методом от обратного. Триер сквозь паутину постмодернистских дискурсов буквально врезается в обожженную и обнаженную экзистенциальную бездну, где жизнь и смерть манипулируют автором, а не наоборот. Такое «взрезание» происходит, к примеру, в фильме «Рассекая волны», который как бы напрашивается на сравнение с сигаревским экспериментом.

Василий Сигарев сообщил после просмотра, что собирается теперь делать кинокомедию. Видимо, отсутствие чувства юмора в «Жить» и кажется ему признаком «душераздирающего» экзистенциализма.

Сразу хочу отметить великолепную, а периодами просто безупречную работу оператора фильма. Именно его камера создаёт ощущение, что ты смотришь фильм-спектакль, где телевизионно театральные сцены обрамлены замечательным зрением кинооператора. Умышленная драматургия и полная сюжетная и языковая (при том, что диалоги и реплики иногда хороши, как карточки Льва Рубинштейна) предсказуемость могли бы, как мне казалось вначале, взорваться подлинным и неконтролируемым переживанием. Нет, рука вышивальщика ни разу не дрогнула и не воткнула иголку в беззащитный от погружения в эмоции или мысли палец его левой, сердечной ладони.

При этом я всё время испытывал чувство неловкости. Точно такое же, как на спектаклях полуавангардных самодеятельных театров, работающих в жанре «новой драмы». Интеллект и кругозор персонажей упрощён до предела, социальность на уровне вульгарности, истерики и аскетизма, диалоги после Садур и Петрушевской скорее ритуальны, но столько во всём этом минималистском бедламе жажды, страсти, физической и пластической экспансии, что как-то и смеяться над этим неловко.

Актрисы у Сигарева играют сколь театрально, порой этнографически театрально, столь и затратно. Возможно, весь экзистенциализм фильма «Жить» и заключён в этой истошно мастеровитой, психофизической пытке, в выдавливании из себя невыносимости переживания при всяком отсутствии хоть сколько-нибудь вербального откровения или проникновения. Совсем тяжело мне было смотреть на актерскую работу едва ли не в духе Малого театра, которой отметилась исполнительница роли «запойной матери». Органичнее других выглядит Яна Троянова, [Внесен(а/о) в реестр иностранных агентов] но это субъкультурная органичность. Эту роль, будь она чуть моложе, могла бы не менее выразительно сыграть Жанна Агузарова…

Возможно, раздражение, оставшееся у меня от просмотра фильма, который я уже больше никогда пересматривать не стану, связано еще и с тем, что так или иначе декларируемая непосредственность и «правда бытия» изнаночным образом на протяжении всей картины мерцала сделанностью, заданностью и вторичностью.

Дело даже не в том, что кроме Триера, Балабанова, Кайдановского, Муратовой, Лунгина на невидимом фоне фильма «Жить» маячили американские и европейские жанровые и вполне массоидные картины, но и глубокая, тонкая вещь Томаса Яна «Достучаться до небес». Дело в полном отсутствии события – человеческого, художественного, интеллектуального. Картина Сигарева в этом смысле получилась глухонемой, как сюжетный эстрадный клип с «избитыми» сумерками, колёсами велосипеда, отражениями в стёклах и судьбоносным дятлом. Или актуально олубоченная версия культовой песни свердловских рок-клубовцев Ильи Кормильцева и Вячеслава Бутусова «Я хочу быть с тобой». Остаётся надеяться, что это провокация, рассчитанная на якобы изощренных, скучающих критиков, с одной стороны, и наивных, чистосердечных зрителей, с другой…
Совершенно стилизованный дискурс, инерцию концептуального письма (хотя, не сомневаюсь, что концептуалистов драматург-режиссер не любит) Сигарев выдаёт за экзистенциальное повествование. Фильм насквозь, в плохом смысле, литературен и театрален. Увы, но он сам по себе гораздо слабее даже тех трёх убийственно нехитрых фабул, из которых состоит, в их обыденном пересказе.

Вот эти три истории. Первая. Спившаяся, одинокая, немолодая уже женщина в очередном длительном запое напрочь забывает о существовании двух своих дочерей, которых в изможденном, критическом состоянии у неё отнимают. Придя в себя, она бросает пить, делает ремонт в доме, покупает девочкам куклы. Но дочери погибают в автоаварии. Сойдя с ума, мать выкапывает детей. Когда к ней в дом врывается милиция и «скорая помощь», она прячет мёртвых дочек в погреб, а сама открывает газовый баллон и взрывается. Помимо фельетонно трагической матери в сюжете присутствует еще более фельетонная милиционерша, безразличная к «трагедии матери» и живущая своей личной, бытовой жизнью.

Вторая. Вич-инфицированные парень и девушка, несмотря на свою «педагогическую запущенность» и простоватость, трогательно влюблены друг в друга. Не зная, сколько им ещё осталось жить, они решили обвенчаться. В электричке после венчания они пьют дешевое вино, затем парня выманивают в соседний вагон, грабят и убивают. Девушка пытается покончить с собой, вскрывая вены на руке. В этот момент к ней возвращается «призрак» её возлюбленного и, по сути, спасает ей жизнь.

Третья. Мальчик, живущий с грубоватой, «жесткой», помыкающей отчимом матерью, мечтает о том, что его заберёт отец, и постоянно смотрит в окно. Любящая мать сына постоянно оскорбляет и «дёргает», с ним случается психический припадок. Он видит, как мать занимается сексом с отчимом, и ему мерещится, что он убегает из дома с отцом. А в действительности отец, проигравшийся в казино, тонет, кончая жизнь самоубийством…

Ничего больше в этом фильме нет. Абсолютно ничего. После очень выразительных, многослойных и эстетически цельных русских работ прошлого года - «Фауста», «Елены», «Мишени», «Шапито-шоу» - я почему-то ждал продолжения от «Жить» Сигарева. Не дождался, ибо дождаться и не мог. И сам виноват. Стоит жить и ждать дальше.

А очень слабый фильм, наверное, очень талантливого и крепкого драматурга Василия Сигарева пусть поможет ему окончательно и успешно укорениться в российском кинематографе. Кажется, он уже попал в обойму или в номенклатуру режиссеров, повествующих о неиссякаемой, почти иррациональной космической тяге к любви, богу и счастью опустившихся, обманутых, брошенных всеми режимами и ничего не желающих знать о мире за пределами их собственного быта простых людей окраинной России. То есть о народе… 

Сергей Лейбград

 

P.S. Засекин.Ру решил познакомить своих читателей и с впечатлениями от фильма Василия Сигарева «Жить», который задолго до выхода на широкий экран анонсировался как одно из выдающихся событий нового отечественного кино, постоянных экспертов киноклуба «Ракурс», которые вместе с Сергеем Лейбградом и еще тремястами зрителей побывали в минувшую субботу в самарском Доме актёра.


Ирина Саморукова, доктор филологических наук, профессор Самарского государственного университета: «В этом фильме что-то глубоко не то»

- Какие мысли и эмоции вызвал у Вас этот фильм?

- Для осмысления этого фильма нужно время, чтобы всё устоялось. Прошло несколько дней, и я пришла к выводу, что в фильме использованы довольно хитрые манипулятивные техники, которые должны вызвать у зрителя нечто, что режиссёр называет «эмоциональным сопереживанием».

- Почему же хитрые? Они кажутся достаточно простыми и очевидными.

- Они очевидны. Но это такие вещи, которые всегда вызывают слезу: погибший или больной ребёнок, животное, физические человеческие страдания, когда незаслуженно измываются над его телом, когда добрый поступок наказывается злом. Всё это находится не только в компетенции искусства, это правила человеческой жизни и эмоциональные эффекты, которые работают на всех. Здесь эти эффекты работают достаточно успешно. Но есть в этом фильме что-то глубоко не то, и чем больше проходит время, тем больше это «не то» проявляется в сознании. Во-первых, там показана жизнь простых, обыкновенных людей, такая «обыкновенная жизнь», которую можно назвать существованием в потоке повседневности. До трагедии эта жизнь не была радостной, после трагедии в этой жизни появился какой-то смысл, которым эти герои не смогли воспользоваться. При этом нам постоянно напоминают: смотрите, как живут простые люди России, вот они – настоящие люди, у них есть душа, мы должны им сострадать. Как будто другие люди не страдают, как будто у других людей не болит… Нам непременно нужно показать как можно более простых, как можно менее осмысленных людей, у которых отсутствует момент сопротивления, рефлексии. Это такая манипулятивная тактика, когда эстетически продвинутым людям показывают жизнь простых людей, они ужасаются и сочувствуют. А о профессиональном мастерстве режиссера мне не хочется говорить. Меня в последнее время так называемая поэтика и эстетика менее всего интересуют, а вот само содержание – к нему у меня есть вопросы.

- Показанная в фильме трагедия - это трагедия отдельных людей или социальной среды?

- Кто-то воспринимает это как трагедию социальной среды. Это может быть человек, который вырос в более человеческих условиях. Эти жуткие двухэтажные дома, безрадостные посёлки и городские окраины, развал и разрушение привели к трагедии – подумают люди, которые в этих условиях не жили. Другие, кому эти условия знакомы, могут подумать, что это – трагедия личная, рука бога. Ведь то, что произошло с героями, – это в каком-то смысле случайность. Особенно трагедия девочек, попавших в аварию.

Виталий Лехциер, профессор Самарского государственного университета, доктор философских наук: «Это очень искреннее кино»

- Какие эмоции и впечатления вызвал у Вас фильм?

- Мне фильм скорее понравился, чем не понравился. Я думаю, что это фильм – выдох, крик о помощи со стороны режиссёра. Героиня одной из новелл, у которой в поезде убили парня, кричит «Помогите!», а потом беззвучно повторяет эту фразу губами, и этот крик там везде слышен. Мне кажется, что в фильме больше социального, чем экзистенциального. И странно, что режиссёр в своём комментарии после фильма это отрицал. Понятно, что показан определённый социальный слой. И отдельные сцены: девушка в поезде просит о помощи, пока бьют её парня, но никто не реагирует – это социальный портрет нашего общества. Потому что экзистенциальная трактовка требует эту трагедию – потерю близкого человека – показать в разных человеческих судьбах, из разных социальных слоёв, в разных обстоятельствах. А здесь социально-психологическое содержание. Не случайно сама смерть близких людей здесь обусловлена жанром – это авария или убийство в поезде – это жанровый штамп. Если бы это была экзистенциальная работа, были бы другие решения. Потому что в жизни всё происходит не по жанру.
Кроме того, в фильме, как мне показалось, совмещены два художественных языка. Сами новеллы документальные, по крайней мере, здесь есть притязания на документализм и отражение действительности. С другой стороны, атмосфера, в которой всё это происходит – символистская. Серость, дымка, осень, зима – это, понятно, символы. Потому что в реальности есть цвета, краски, но там тоже умирают люди. Символистский и реалистический художественные языки здесь совмещены, и я пока не понимаю, насколько удачно.

Само название «Жить» амбивалентно. Это не утверждение, не призыв. Это инфинитив, его можно произнести с вопросом, с сомнением, что, может, и не стоит жить. Инфинитив амбивалентен и предполагает разные прочтения. Это, как мне кажется, хороший ход. И всё равно не понятно, жить или не жить. Фильм не ставит вопрос и не даёт ответ, он просто вводит в состояние. Это крик о помощи, это не вопрос.

- Как Вы оцениваете манипуляцию режиссёра эмоциями зрителя, насколько это честный и оправданный приём?

- Я думаю, что манипуляции зрителем там нет вообще. Потому что манипуляция – это прерогатива коммерческого, зрительского кино, где режиссёр очень внимателен к зрительской реакции и интересам. Здесь же режиссёру наплевать на зрительскую реакцию, он просто выражает собственную боль. Это очень искреннее кино. Манипуляции здесь не больше, чем в искусстве вообще. В этом кино манипуляции минимум, и вообще нет ориентации на зрителя, это монологичное кино, где художник выкрикивает, выдыхает своё мироощущение.

Татьяна Самойлова, главный редактор журнала «Performance»: «Доверие к фильму, к сценаристу и режиссеру Сигареву у меня абсолютное»

- Какое впечатление на Вас произвёл фильм?

- О Василии Сигареве как сценаристе и режиссере я узнала совсем недавно, после выхода в свет гениального, на мой взгляд, фильма «Волчок». Узнала, полюбила беззаветно и заинтересовалась его творчеством. Ну, это такой парень «с раёна», как он сам говорит о себе, - сын «Рабочего и Колхозницы» (родители его – простые люди). И он отчаянно пытается сохранить эту свою девственную природу, бравируя неначитанностью или, например, тем, что посмотрел за всю жизнь только семь спектаклей. И он не лукавит. Думаю, мы вообще плохо знаем, что таится за вывеской, так называемой, «новой драмы», представителем которой является Сигарев, и кто там теперь взрастает, но ему, безусловно, удалось, появившись почти из ниоткуда, сделать нечто такое, что не может оставлять равнодушным.
Фильм «Жить» поразил меня с первых кадров, прежде всего, гениальной операторской работой Алишера Хамидходжаева. Я смотрела завороженно на эти влажные туманные акварельные пейзажи, на заваленные черт знает чем подоконники, на то, как велосипедное колесо «Фортуны» крутится, «наматывая» на себя судьбы героев фильма. И финальная сцена получилась очень жизнеутверждающая: на фоне серого городского пейзажа вспыхивает красным цветом покрытие остановочного павильона, где героиня Яны Трояновой сидит и поедает политые йогуртом конфеты из бумажного кулечка. То есть, доверие к фильму, к сценаристу и режиссеру Сигареву у меня абсолютное и я, конечно, досмотрела всё до конца с огромной благодарностью, как положено при просмотре хорошего кино, плача и смеясь.

Михаил Куперберг, президент киноклуба «Ракурс»: «Меня эта картина эмоционально не задела»

- Какое впечатление произвёл на Вас фильм «Жить»?

- Впечатление неоднозначное. Это попытка Сигарева после «Волчка» подняться на какую-то другую высоту, сделать кино не просто как социальное повествование о мерзостях бытия, а нечто другое. Он попытался поговорить о душе, о боге, о высших материях. То есть, это кино не только горизонтальное, где показана жизнь, как она есть, но есть и вертикаль, экзистенциальная линия. Удалось ли это режиссёру в полной мере? Мне кажется, что нет, не совсем. Но есть попытка, честная, личная. То, что это личностное высказывание по всему чувствуется, и по фильму, и по самому Сигареву, и по его ответам. Но в самой ткани фильма, если говорить о кинематографическом языке, мешает некая театральность, которая присутствует в игре многих актёров. Это и игра Ольги Лапшиной, которая играет мать двоих детей, и Яны Трояновой, которая в «Волчке» и в «Кококо» была более органична. Третья линия – отношения матери и сына – оказалась менее всего проявленная и стала какой-то недоделанной, по сравнению с первой и второй, которые куда прозрачнее и понятнее. В них мешала только некая заданность и театральность, а третья линия совсем не получилась.

Но это, действительно, кино. И здесь высокая операторская работа Алишера Хамидходжаева, музыка, точный взгляд на жизнь, которая окружает режиссёра и в которой, как сам говорит, он вырос. За счёт всего этого получается нечто несформировавшееся до конца. Поэтому осталось впечатление сложное, «фифти-фифти», скорее, даже, «нет», чем «да». И в отличие от «Волчка», меня эта картина эмоционально не задела, я её смотрел довольно холодным оком, потому что всё это сконструировано, есть заданность в этом фильме. Но есть какие-то прорывы и к кинематографу в чистом виде, прежде всего, за счёт оператора, атмосферы. Во всяком случае, это не провал, это не пошлость, и это не произведение на потребу зрителю и фестивалям. Средняя оценка фильма среди зрителей «Ракурса», а публика была подготовленная, оказалась весьма высокой – 5,3 балла по шестибальной шкале.

- На сколько баллов Вы оценили фильм?

- Я бы, наверное, не больше «четвёрки» поставил. Я посмотрел этот фильм один раз, второй раз смотреть этот фильм я не вижу смысла. Всё прочиталось за один раз, и находить что-то ещё там, как мне кажется, бессмысленно. Но мы не жалеем, что показали фильм, это не постыдное кино, безусловно, не конъюнктурное, не пошлое. Нужно помнить, что это только вторая картина режиссёра, и видно, что он талантлив как кинематографист. То, что он талантливый драматург, было понятно и раньше. Но фильм мне кажется переоценённым с точки зрения кинематографистов, которые раздавали ему разные призы на «Кинотавре» и называют чуть ли не лучшей отечественной картиной 2012 года.