Знаете, что меня, как журналиста, больше всего поразило на выходе из самоизоляции? Это дикая избирательность самарских судов.

Да, большинство сотрудников средств массовой информации осведомлены, что закрытыми являются процессы, касающиеся гостайн, несовершеннолетних и преступлений против половой неприкосновенности. На остальные — приходите, пожалуйста, наблюдайте за правосудием. Это в теории. Но на практике все выходит немного иначе.

Пока мы все находились в самоизоляции, в суды не пускали ни СМИ, ни слушателей, к коим относятся близкие обвиняемых, гражданские активисты, да и просто любопытствующие. Тогда это выглядело достаточно логично: не работал ряд организаций, людей просили поменьше бывать в общественных местах и даже госструктуры хотя бы частично перешли «на удаленку». В этот период суды рассматривали только очень неотложные вопросы — например, о продлении арестов. 

А дальше «самоизоляционный» режим понемногу ослабляли, маховик Фемиды снова начал раскручиваться, и вот тут мы столкнулись с невероятным законодательным казусом. Некоторые суды, например, Октябрьского района Самары, возобновили работу с рядом ограничительных мер: посетителей, включая журналистов, пускали в масках и перчатках. Но пускали! Другие же вершители судеб человеческих рассудили по-своему и просто не стали возобновлять открытые судебные процессы. К последним, в частности, относятся суды Промышленного, Железнодорожного района и даже, в некоторых случаях, суд областной. На мои вопросы о том, почему меня как представителя СМИ не пустят в судебное заседание, мне отвечают: «На основании распоряжения председателя суда». С одной стороны, казалось бы, что такое распоряжение председателя суда? Это указание, которое распространяется на сотрудников суда, коим я не являюсь. С другой стороны, на входе в здание стоят судебные приставы и они преграждают мне дорогу. А также родным и близким подсудимых, независимым наблюдателям. Но об этом чуть ниже.

Не нравится распоряжение председателя суда — можете обжаловать. Как куда? В суд. Ха-ха. Чуть отступая от темы скажу, что когда подсудимые заявляют отвод судьи (это значит, что обвиняемый считает, что решающий его судьбу человек пристрастен, поэтому хочет его заменить другим), этот вопрос рассматривает сам «отводимый» судья. На моей памяти ни один судья еще ни разу не удовлетворил просьбу о замене себя другим.

На незаконное, на ваш взгляд, решение о недопуске в судебный процесс можно также пожаловаться председателю областного суда или в квалификационную коллегию судей (ККС). И вот тут у меня для вас еще один сюрприз! Однажды я жаловалась председателю облсуда и в ККС на недопуск в процесс — с предсказуемым, разумеется, результатом. История была следующая. В одном из районных судов Самары рассматривали дело в отношении прокурорского работника о получении взятки (не буду отвлекаться на мысли о том, что и сотрудников «системы» гипотетически могут подставить — это целая тема для отдельной статьи; в то же время общественность вправе знать, не оправдают ли коррупционера, против которого есть неопровержимые улики). Это происходило еще задолго до того, как все мы услышали о существовании COVID-19 и прекрасного термина «самоизоляция». Казалось бы, как я могу не пройти «фейс-контроль»? А очень просто. Судья (условно назовем ее «Базева»), услышав, что я журналист и хочу присутствовать на заседании, парировала без изысков: «А мы вас не хотим». А потом, демонстративно развернувшись к адвокатам, спросила их: «Вы ведь против»? И снова мне: «Вот видите, и адвокаты против». Какой закон мог бы подтвердить легитимность этого аргумента, осталось для меня неясным. Конечно, я написала жалобы. И вот то, что содержалось в ответном письме на мое имя, выражаясь словами моего любимого поэта «было бы смешно, когда бы не было так грустно». Поскольку судейское руководство написало, что не пустили работника СМИ в процесс из-за того, что в заседании выступал оперативный сотрудник. Возможно, я бы даже и поверила: тайны оперативно-розыскных мероприятий или еще что-то в этом роде. Если бы не одно «но». Перед заседанием оперативный сотрудник, встреченный мною в коридоре, был со мной достаточно приветлив и даже начал отвечать на какие-то журналистские вопросы, прерванные, впрочем, вызовом его для дачи показаний. Да и бросил он мне напоследок что-то типа: «Сейчас в процессе все сами услышите». Наивный.

Теперь свежий пример. Я в медицинской маске, заранее предупредив пресс-службу письмом о том, что приду, пытаюсь прорваться в облсуд на рассмотрение апелляционной жалобы приговоренного к 12 годам колонии сына экс-спикера Губдумы, полковника Росгвардии Дмитрия Сазонова. Но приставы меня не пропускают, сообщив, что в регионе разгул коронавируса, а меня нет в их списках. Во-первых, — господи, да какие вообще списки?! Вы или ведете открытые процессы, или не ведете. У вас тут вроде правосудие, а не театр, куда вход по билетам. Во-вторых, я ведь отправляла письмо на официальную почту суда, да на официальном бланке редакции. Так почему меня не внесли в списки? Позже выяснилось, что надо было написать предупреждение на личную почту пресс-секретаря. Мне кажется, что это не выдерживает никакой критики. Но и это не все. Не пускали не только меня. Не пускали родственников Сазонова. А они, заметим, имеют определенное влияние в городе. И знаете, я редко так делаю. Но в тот момент я начала ругаться и напоминать о гражданских правах и свободах. Отчаянная мера возымела результат — меня-таки пропустили. Но вопрос остался без ответа: на каком основании вы пускаете в открытые по закону суды людей по спискам? И ведь не то, чтобы я сильно защищала опального полковника. Я, быть может, вообще хочу выяснить — вдруг его оправдают при наличии каких-нибудь неопровержимых улик (но это не точно). Но сам факт недопуска журналистов! Наконец, вишенка на торте: я пыталась прорваться в суд с удостоверением сотрудника государственного СМИ. А пришла бы с корочками «Засекина» — должна была бы быть благодарна, что вообще осталась цела?

Знаете, кое-кто из моих знакомых адвокатов говорит: главное, чтобы уголовное дело не дошло до суда. Потому что там — всё, там уже биться чуть ли не бесполезно. Не могу однозначно сказать, что это верная модель. Но и на этот счет у меня есть недавний пример. Судили в Самарском районе бывшего сотрудника МВД по имени Иван. Его обвиняли в получении взятки. Видео задержания нет. Находится свидетель, которая утверждает, что чуть ли не наблюдала, как ему подбрасывали взятку. Да и прочих нестыковок в деле хватает. На суд приходят старенькие родители и супруга полицейского — никакого золота и дорогой одежды, не смахивают на вид на родных «коррупционера». Обвиняемый рассказывает, как при задержании ему сообщили, что ему мстят за «несговорчивость» его брата, тоже работающего в МВД, а судить его будет вот этот конкретный судья, и приговорит он его к реальному сроку лишения свободы.

Никто (никто!) не может ничего поделать, и вот этот конкретный судья приговаривает молодого парня к восьми годам лишения свободы в колонии строго режима. За полученные (или все же не полученные?) 200 тысяч рублей. А воровал бы миллионами в Москве из бюджета — приговорили бы к строгому режиму или отпустили бы?

Главное, чего я не понимаю — почему наше правосудие так избирательно. И, казалось бы, были какие-то предпосылки к налаживанию ситуации. Вот с сентября 2019 года ввели обязательную аудиозапись судебных процессов. Но, опять же, давайте откровенно — а кто-то все эти аудиозаписи прослушивает? Да и в открытом доступе этих аудиозаписей нет. Знаете, чтоб обеспечить беспристрастность и честность уголовных процессов, я бы ввела видеотрансляции заседаний на сайтах судов. Или обязательное сохранение видеозаписей с процессов в открытом доступе. Чтоб все сомневающиеся могли пересмотреть заседания, и ни у кого бы не осталось сомнений в правоте Фемиды. Но кто меня послушает, конечно. 

Ну и последнее. Пожелаю вам никогда не попасть в «наш самый гуманный» суд. Не в качестве журналиста.

Ксения Штефан, специально для ИА «Засекин»