Всю жизнь я живу в городе Самаре (бывшем Куйбышеве). И последние лет двадцать нет-нет, да и задумываюсь о самарском характере. Какие антропологические типы порождает это пространство? Какова мифология повседневной жизни, символическая аура города, придающая ему уникальность и неповторимость? У одесситов, например, есть речевой колорит и всем известный юмор. Впрочем, Одесса давно заграница, а вот современные российские города, исключая столицы, что-нибудь из области ауры предъявить могут? Или их названия-имена всего лишь «фигуры речи» в песнях ( сразу вспоминается «Ах, Самара-городок…», где на место Самары можно поставить название любого другого места) и в поговорках («Один глаз на нас, другой в Арзамас»)?

Нет, нет, я не про начальство, не про почетных граждан и не про оказавшихся здесь проездом VIPов, в честь которых мы называем улицы. Я думаю про ту Самару, которая обнаруживается в пыльном остатке после отжима из ее архивов исторических фактов и сусальных краеведческих баек. Я про почти полуторамиллионный мегаполис, из которого при первой возможности уезжают образованные, инициативные, коммуникабельные ... Кто в Москву, кто в Питер, кто в Израиль, кто в Европу… Кстати, отъезд предприимчивого населения – это вовсе не явление последних лет и даже не последних десятилетий. Уезжали отсюда и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е годы. Разные мотивы были у покидавших родной город, но один присутствовал всегда – скука, теплое, временами даже жирное, но слишком уж монотонное ( как стали говорить потом – «никакое») существование. Не сказать, чтобы дыра, а так – спальный район модернизированного, мобильного мира, московская Безымянка. Я не хочу задеть патриотические чувства жителей этого района, впрочем, почему же не хочу – именно к этому и стремлюсь: каково жить на Безымянке – в этом, судя по топониму, «никаком» месте?

Городской характер в России во многом становится видимым благодаря литературе. Одесский говорок в известной степени сконструирован писателем Бабелем (у других авторов, родившихся и выросших в Одессе, описывающих Одессу в своих книгах - И.Ильфа, Е.Петрова, В.Катаева, Э.Багрицкого, Ю.Олеши, К.Паустовского – такого языка почти нет). Именно Бабель показал всему миру красоту и сочность одесских типов, можно сказать, что жители приморского города увидели себя в зеркале бабелевской прозы и сказали – да, мы такие…

У Самары такого экрана не было даже в прошлом: маленькие зеркальца, осколочки. Да и сегодняшняя Самара совсем не похожа на мифическую дореволюционную: уже состарились и вышли на пенсию люди, прожившие жизнь в заводских районах, в хрущевках и брежневских девятиэтажках. Вот и предлагаю, раз уж нам не помогают в росте нашего самосознания писатели (как помог пермякам современный прозаик Алексей Иванов), подумать совместно о самарских типажах.

Речь идет не о представителях каких-либо слоев и социальных групп: интеллигенции, предпринимателях, рабочих, богеме (хотя можно порассуждать и об этом), а именно об антропологических типах, о самарском обывателе в самом широком значении, о мещанине, поскольку этим словом, если мы так уж любим опираться на традиции, в старину именовали горожанина.

Все знают: самарцы гордые. Заезжему столичному жителю они не преминут продемонстрировать, что и у нас как бы не хуже: и драмтеатр, и опера, и модерн в исторической части, и, разумеется, главный предмет гордости – Волга с набережной, самой красивой то ли во всей Европе, то ли во всем мире. Гордость самарцев - чувство романтическое и в то же время статусное – в девяностые его назвали «понтами». Когда речь заходит о том, чтобы, допустим, защитить предметы гордости от разнообразных посягательств, самарцы могут бурно возмущаться по поводу творимых безобразий, но что-то предпринимать для их устранения, как говорят у нас, «связываться», - это нам в лом. Если кто и активничает, то это всегда постоянная в своей численности группа городских сумасшедших.

Самарцы – щедрые. Да, мы любим не ударить в грязь лицом, принимая гостей. Хороши самарские банкеты – и наряды соответствуют, и закуска. Щедрость, впрочем, позиционируется как производная гордости: приют для бродячих животных, культурные инициативы – все, где надо сброситься своими кровными без пыли в глаза, это нам как-то не очень, как бы и смысл щедрости становится неявен.

Самарцы домовиты и чадолюбивы. Это, пожалуй, да. Обустраиваем свое гнездо, прихватываем к нему дополнительные территории: палисадничек какой-нибудь, кусок подъезда в хрущевке, клочок землицы во дворе. И не себе же – СВОЕМУ ребенку. Так и слышу эту истерическую, несколько базарную акцентуацию, но при этом вижу картинку, когда молодая мать / отец публично кроют свое расшалившееся дитя матом. Надеюсь, что последнее видение все же не специфически самарское.

А говор? Есть и говор – растянутые, певучие гласные, особенно при обращении: «Гааааль!», «Оооооль!», и при этом вполне себе столичное аканье. В годы застоя на Безымянке самарская певучесть воплотилась в особом тягучем и носовом прононсе дворовых песен про «баааабайку в луже» и незабвенную «Марииинку». Есть еще и забавное словечко «курмыши». Где они, знает в Самаре каждый.

Что еще? Ну давайте, самарцы дорогие, поскребем репу вместе, займемся так сказать народной антропологией, собственной культурной идентичностью. Есть у нас что-нибудь кроме негативных самоопределений и геокультурных комплексов, типа «Самара – не Москва, но и не Урюпинск»? Что скажете?..

Ирина Саморукова, доктор филологических наук, профессор СамГУ