Заглянула в случайную студенческую аудиторию и поинтересовалась, не представляясь: какой модный тренд этой весны и этого лета? Девушка Полина крикнула в ответ, не задумываясь ни на секунду: «Леопард!». И захлопывая за собой дверь, я успела поймать эмоцию смущения за эту реплику, такую несколько размытую и нечёткую, какое-то шелестение на тему: «Не слушайте Полину, это её субъективное мнение…»

Всё произошедшее – лакмусовая бумажка нашей городской среды и её вкусового поля. Мода на самом деле – интереснейший объект для серьёзного научного исследования. Но к слову «мода» такое же предвзятое отношение в кругу значительной части историков всех поколений, как и к леопардовому принту в повседневной беседе. Все понимают, что «леопард» – дурновкусие. И, тем не менее, все любят эту леопардовую тему в одежде. Так и историки. По их мнению, мода – нечто легкомысленное. Они слушают речь президента, но не замечают его галстук, чёрный, в мелкий белый горох, элегантный и срединный в своей эстетике, выразительный, но притом умеренный. Серьёзные историки такими вещами не занимаются.  Серьёзные историки вслушиваются в мысль, пренебрегая вещным миром деталек-подсказок. И не понимают все эти серьёзные историки, что мода опережает мысль.

Выбежав из аудитории, пославшей мне месседж леопарда, я отправилась за сыном в школу, всю дорогу ища в толпе леопардовых «хищниц». Взгляд выхватывал: дешёвые сумки с «золотой» инкрустацией, лацканы драповых пальто и плащей, скучные остроносые туфли, клатчи на пронзительных цепях, ободки, шейные платки. Я осознала: леопардов наши женщины любят, они им родные. И это скверно. Поэтому, припарковавшись около школьного забора, отправила самой себе эсэмэску, чтобы не потерять мысль: «Спи спокойно, мой самарский Лео!»

Уже давно моими настольными энциклопедиями моды являются три издания: «Icons of fashion the 20 th century» (Нью-Йорк, 1999), «История моды с XVIII по XX век. Коллекция института костюма Киото» (М., 2003) и «Мода и стиль. Современная энциклопедия. Аванта» (М., 2002). В первых двух «леопарда» вообще нет. Ни в качестве аксессуара, ни тем более в качестве модного костюма, достойного войти в энциклопедию или, в случае с музеем Киото, стать музейным экспонатом. В авантовской энциклопедии моды «леопард» встречается в четырёх случаях: в коллекции осень-зима 2000-2001 годов Дома Валентино, в коллекции осень-зима 2000-2001 годов Роберто Ковали, в модели Эммануэля Унгаро и в коллекции Сони Рикель осени-зимы 1998-1999 годов. Из всех четырёх вариантов безупречен с вкусовой точки зрения только образ, созданный Соней Рикель. Да и из всего, что удалось мне посмотреть по этой теме в различных глянцевых изданиях, Соня Рикель единственная смогла восторжествовать над претенциозностью принта, сделать его милым, кокетливым и ироничным. 

Если суммировать все леопардовые цитирования в моде, становится понятным, что больше всего его любят итальянские дизайнеры, создатели так называемого мягкого гламура XX-XXI веков. Комментарий, которым сопровождаются леопардовые платья Валентино, гласит: «Рисунок, придающий образу страстность и энергию». И этот тезис оказывается чрезвычайно созвучен нашей неутихающей отечественной сексуальной революции. Самарские женщины – страстные и энергичные в перманентной битве за любовь. Причём всех возрастов, всех социальных страт и всех телесностей. То есть «леопарды» у нас водятся и божественных объёмов – большие, мясистые и страстные; и сухие, жилистые и тоже страстные; и юные, калокагатийные и тоже страстные. Причём «леопарды» не стоят около обочины в районе «Московского». Они с успехом едут в дорогих машинах, сидят в респектабельных ресторанах, маются в набитых автобусах и торгуют на рынках. Бабульки страсть как любят леопардовые ободки и кошельки. Да что там говорить: авоськи и те – леопардовые! И тихо, шёпотом вам признаюсь: всю зиму проходила в леопардовой искусственной шубе от Киры Пластининой, купленной на распродаже за три копейки. В одном из столичных глянцевых журналов, обнаружила в «леопарде» светскую барышню Ольгу Томпсон, леопардовую сумку у  актрисы Полины Кутеповой, джемпер от DIOR, великолепно облегающий пышную грудь модели, слипоны Saint Laurent by Hedi Slimane и «кейп для городской хищницы» от Valentino. Итого, пять цитат. Пожалуй, так же, как «леопарда», у нас любят ещё только рептилий. Причём и леопард и рептилии почему-то считаются темами роскоши, признаками социального престижа. То есть если итальянские прародители хищных принтов вписывают их в контекст мягкого гламура, то у нас эти леопарды, крокодилы и гадюки оказываются частью маргинального гламура, и это жуткая смесь!

Поэтому, осознав и раскаявшись, объявляю: леопардам бой! Кстати, не могу не поведать, как повёл себя мой собственный «леопард» в московской среде. Дома, в Самаре, я езжу на машине. Поэтому могла себе позволить образ из  маленькой искусственной шубки с трёхчетвертным рукавом, с высокими чёрными перчатками с люрексом, с «шишкой» на макушке, без шарфа и со «стрелками» на глазах. Такая вот модница экономкласса, предназначенная для демократичной университетской аудитории и автомобильной «норки». Приехав в Москву на конференцию в феврале, тут же замёрзла и одела под леопардовую шубку десяток кофт. Раздулась до состояния бочонка. Голову замотала одним платком, потом ещё одним. Кулёма провинциальная! Вместо перчаток натянула варежки. И, однозначно, была первой среди всех типажей Казанского вокзала. «Леопард» в подобном контексте стал не просто смешным, он превратился в пародию на любимую детскую игрушку какого-нибудь 1975 года издания. И сидя в таком наряде в приметрошной кафешке «Зебра», я напоминала эпитафию на всю эту фауну африканского континента. Леопард и зебра… Но когда мы в наших родных самарских палестинах, в пыли и колдобинах, среди пивных киосков и палаток с мясом и рыбой дефилируем в «леопардах» – это тоже сплошная грусть и «блеск и нищета куртизанок»…

Какова альтернатива? В контексте самарского городского пространства нет ничего лучше аутентичных историзмов и этнических цитат. Этой весной, да что весной, наступающим ей на пятки летом, самое замечательное – иметь длинный пышный сарафан из шитья, украшенный мережкой и многочисленными оборками. Прозрачность, сетка, тюль – объявляются трендами грядущего тепла. Можно пересмотреть «Аризонскую мечту» Кустурицы и понять, почему такие пышные юбки, как у Фэй Дануэй, удобны в любви. В таких, наверняка, прогуливались по самарской пыли наши мещанские пробабушки. Что касается меня, как-то раз получила в наследство большую банку со старинными пуговицами, нанизанными по цвету на нитки. Я планирую сшить платье в пол, застёгивающее сзади на одноцветные разноразмерные пуговки из старинной коллекции, такой вот длинный-предлинный ряд… Разных-преразных пуговок…

Может быть, мы потому все так любим пронзительную  истошную нарядность, что у большинства, как и у меня, было монохромное советское детство. Я даже помню, как в детском саду все старались похитить с соседнего столика из вазочки с карандашами (из отрезанной бутылки «Нутрилона») малиновый или лимонный карандаш… А для девочек более позднего периода, чьё становление пришлось на постперестроечную эпоху, это неожиданно обрушившиеся кислотное многоцветие уже было нормой. И, как результат: наши леопарды, бродящие по улицам, а не сидящие в клетке зоопарка, что в овраге Подпольщиков.  Поэтому вкус Самары может спасти только историческая и этническая память. Вневременной тренд – «бабушкины сундуки», кремовые кружева, вологодские кружева, лоскуточки, подъюбники, панталоны, баскиньи, гарибальдийки и удобные японские гэты, чтобы скользить по серой пыли «Повожского Нового Орлеана», раздуваемой суховеями и размазываемой дождиками.

Зоя Кобозева