Стебли вьёт красота между нами

Пусть мне повезёт.

Диана Арбенина

 

 

Сочетание слов в названии родилось в тот момент, когда мне казалось, что я умираю всеми брошенная, что мне за девяносто и я обуза детям – и когда на самом деле у меня просто болело горло. В тот момент, когда я нашла в себе силы повязать крест-накрест на груди старинный шарф цвета морской волны, пропитанный скипидарной мазью, экран телевизора высветил Диану Арбенину. Антидот её пришествия в мой академический быт был чрезвычайно своевременен. С утра я искала именно в своём академическом быту модный тренд на весну, лето и весь неблагоприятный для Весов 2014-й год. Искала в исторических эпохах, то есть в историзме, ретроспективизме, в стилизаторстве и стилизации. Искала в привычной процедуре похода к портнихе. Искала в мечтах о такой же истончённой телесности, как у Карин Ройтфельд. Искала во всегда спасающем правильном «каре». Искала в помаде цвета фуксии. Искала в попытках выстричь самостоятельно креативную чёлку кривыми маникюрными ножницами. Искала в багажнике машины завалявшиеся с лета чёрные босоножки – знамя моей собственной сексуальной революции. Искала – и не находила. Судорожно листала глянец, который с потугой на новое видение возвещал всё те же цветочные принты, полоску и горох. То есть я искала луки. А нужно было искать тексты поведения.

Я не могу пророчествовать о том, что не пережила. И когда Арбенина в своём абсолютно маскулинном и при том невероятно изящном образе сообщила, что всё, на что она опирается в 39 лет, достигнуто благодаря вложенному родителями в детстве, я, в том же возрастном состоянии, с ней согласилась. Сочиняя моду, я могу исходить из своих прожитых лет и только из них.

Недавно я выдержала локальный бой с сыном. Каждый раз, когда им в школе задают читать какое-нибудь произведение, которого нет в учебнике, я радостно бросаюсь к книжным полкам, зная, что найду там не только книгу, но и какое-то социальное отличие, преимущество, гордость за род, в котором копилась и множилась семейная библиотека. Но мой сын не понимает всех потаённых смыслов данного броска. Он жаждет скачать текст, а лучше послушать в аудио-варианте. И когда я стою, потерянная, у порога его комнаты, прижимая к груди потрёпанную детгизовскую «Му-му», он уже смахивает скупую мужскую слезу, прослушав выразительного дядечку, озвучившего Тургенева с того же светящегося экрана, по которому ездят танки и прыгают злобные птички. Я люблю книгу. Люблю её «введения», закладки, надписи на полях, запахи, следы древней пыльцы от засушенных травок, листание страниц, их толщину и ветхость, их нетерпение, когда пожирая глазами текст, бежишь в конец, а россыпи страниц не успевают за твоими нездешними пальцами. И эти пальцы не могут отрываться от книги, когда требовательный мужчина рядом ждёт внимания. Тобою может обладать кто-то один. И если выбрана книга, то только она…

Старомодность. Вот она, спасительница. Единственное, что создаёт сегодня фимиам над модными знаками. И старомодность должна быть естественной. Она должна проистекать из семьи, из воспитания. Мне подарили планшет. Меня просят скинуть текст написанной мной книги, чтобы в метро и в электричках 650 страниц текста было легче читать, легче носить. Это разумно и рационально. Столетия назад люди переживали такой же душевный апокалипсис, когда рукописную книгу заменила печатная. Но мы сейчас не на семинаре по истории русской культуры. Мы говорим о моде. И я вижу моду в старомодности. В барышне с книжкой. В господине с томиком Надсона. Приехав из судорожной Москвы, канув в пучину быта, я сегодня неожиданно поняла, о чём скучаю. Я скучаю по Историчке, государственной публичной исторической библиотеке в Старосадском переулке. По зелёному сукну столов и бронзовым лампам. По переплётам дореволюционных книг и перезвону колоколов за окном.

Арбенина говорит, что пишет тексты ручкой на листке бумаги. Я тоже пишу свои научные тексты в большой амбарной тетрадке самыми дешёвыми шариковыми ручками. К концу дня в архиве превращаюсь в грязнулю. Маникюр залеплен чернилами. Пальцы и кольца – всё в чернилах. А в саратовском архиве местные пенсионеры, активно занимающиеся генеалогией, сидят с ноутбуками. И по утрам встречают друг друга радостной перекличкой: «Василий, ты почему вчера по Скайпу на связь не выходил?!» Они уже вне моды. А мне пока ещё можно позволить себе быть старомодной, с тетрадкой и ручкой. Причём, даже в ручке может быть заключена тонкая игра социальностей. Мы живём в законную эпоху парвеню и Растиньяков. И вот всё в той же Москве одна барышня, такого же провинциального разлива, как и я, вдруг предлагает мне фешенебельную перьевую ручку для автографа и сообщает, что теперь путешествует без чемоданов. Останавливается в отеле и покупает всё необходимое. И я изо всех сил пытаюсь нацарапать этой состоятельной ручкой своё имя, а мне замечают: «В перьевых ручках нет ничего сложного. К ним нужно привыкнуть…» (То есть, Зоя Михайловна, ваш «путь наверх» остановился на шариковой ручке из «Покупочки»)

И тут в студии Арбенина начинает исполнять песню «Пусть мне повезёт». А я всматриваюсь в её лицо, вслушиваюсь в голос и неожиданно вспоминаю женщин-кликуш – мучениц-святых, страдающих истерией. Вся социальная история женщин на Руси в образе кликуш воплощена. Это когда душа не справляется с жизнью. И подумалось: сколько глубины, сколько благородства в том кликушестве, которое есть обнажение, душевное обнажение. Немногие могут сделать это красиво.

Неожиданно, в разговор ведущего с Арбениной о жизни и о роке вторгается всё тот же мучающий меня неизбывно вопрос: «Что такое мода?» И женщина-мальчик, не раздумывая, отвечает: «Мода – это то, что я считаю таковой». Конечно, мода – это уже не камень, брошенный в воду, от которого расходятся круги подражаний. Это не канон. Мода – это размышление о жизни, это твой неповторимый текст поведения, даже если это текст поведения парвеню. Это и старомодность как роскошь позволить себе быть старомодной, не торопиться, нежиться в ностальгии, в гедонизме ощущений от горнего и дольнего. И даже от запаха чернил дешёвой ручки…

PS. Всё наврала. Текст печатала на компьютере. Love. Зоя.