Автор «Приложения к фотоальбому» описывает реальный и исчезнувший сто лет назад мир, но придает этому описанию черты фантасмагорической игры, вовлекая в такую заманчивую игру своего читателя. А начинается эта увлекательная игра с жанровой конструкции, служащей основой созидаемого художественного мира.

Традиционная модель жанра семейной хроники подвергается самому смелому фантазийному преображению, становится площадкой своеобразного мифотворчества. При этом автор полностью отдается на волю волн своего неуемного творческого воображения. Такая художественная стратегия заставляет нас вспомнить сочинения Гоголя, изобилующие фантасмагорическими положениями и описаниями. Данная близость художников, принадлежащих отдаленным друг от друга эпохам, ? еще одно из бесчисленных подтверждений продуктивности развития богатейшей гоголевской традиции в литературе XX?XXI вв. Сама противоречивая действительность, амбивалентно открытая и трагическому, и комическому, нуждалась в обращении к гоголевскому опыту, в продолжении такой плодоносной традиции.

Автор романа – Владислав Отрошенко. Роман называется незатейливо просто ? «Приложение к фотоальбому». Таким приложением к семейному фотоальбому в нашей приватной жизни служат обычно устные комментарии, которыми мы обмениваемся, разглядывая вместе со своими близкими знакомые фотоснимки. Иногда в перечень наших коротких реплик-пояснений вплетаются целые истории, биографические этюды о жизни того или иного родственника. Вообще, надо сказать, фотоальбом (и, в частности, семейный фотоальбом) – это вполне самостоятельный многофункциональный культурный феномен, изучение которого уже привело к появлению целой библиотеки содержательных исследований.

  • Отрошенко Владислав Олегович (1959) – прозаик и эссеист. Окончил факультет журналистики Московского университета, член ПЕН-клуба и Союза российских писателей. Печатается в российских и зарубежных журналах. Произведения писателя переведены на многие иностранные языки.

Фотографический снимок, который мы периодически рассматриваем, порой приобретает ярко выраженную знаковую функцию, добавляя нечто новое к нашему знанию минувшего, создавая семиотически сложный абрис эпохи. Особенно это касается групповых фотографий, в которых многое приобретает скрытый или явный смысл: и выражение лиц, и черты родственного сходства, и расположение фигур, и принятые (по собственному желанию или по подсказке студийного фотографа) позы.

«Физиономии дядюшек, смотревшие с портретов, при всем их несомненном различии, выражавшемся главным образом в длине и густоте бакенбардов, в наличии или отсутствии усов, ? дядюшка Нестер, к примеру, усов никогда не носил, довольствуясь крепкой кольчужкой «сенаторских» бакенбардов, тогда как у дядюшки Павла, четвертого сына Аннушки, усы просто буйствовали на лице, «как у короля Виктора-Эммануила», говаривал он не без гордости, подсмеиваясь при этом над дядюшкой Серафимом, чьи тонкие, тоньше, чем хвост стрекозы, изящные усики-шевалье казались дядюшке Павлу едва ли не самой комической вещью на свете, ? являли собою картину дружного однообразия».

Вот эти многочисленные дядюшки и являются главными героями романа, как и породившая их всех Аннушка, как и отец семейства «бессмертный» Малах. Взаимоотношения этих героев, их включенность как в историческое, так и в легендарное время составляют основу сюжетного построения. В этом сюжете есть место и символике, и мотиву супружеской измены, и тайнам деторождения (любвеобильная и плодовитая Аннушка в отсутствие находящегося на войне Малаха рождает очередного дядюшку от возлюбленного ? заезжего артиста цирка, пылкого грека).

Не лишен сюжет и анекдотических начал. Так, стареющий и давно потерявший счет своим годам Малах на несколько лет теряется где-то в огромном доме – как выяснилось, он обретается в заваленном всякой рухлядью чуланчике, – а когда его находят, то периодически, в праздничные дни, участвуют в событии торжественного выноса «бессмертного» Малаха из его потаенного убежища в парадные покои.

Не менее анекдотично самое начало романа: «Когда у дядюшки Семена сгорели его бакенбарды, он объявил в доме траур, велел завесить черным сатином все зеркала и сам надел черный, с атласным воротничком костюм, провонявший нафталином до такой степени, что все комары и мухи, какие были в доме, тут же повылетали вон. К вечеру он разослал всем братьям телеграммы с одинаковым текстом: «Немедленно выезжай, сынок. Адский огонь пожрал мои бакенбарды. Семен Малахович».

Художественное пространство романа конструируется по законам причудливых парадоксов. Оно одновременно и конкретно в своей предметной явленности, и бесконечно в своей незавершенности. Стены дома Малаха как будто свободно раздвигаются без каких-либо ограничений. В тексте романа мы встречаем странные словосочетания: «где-то на юге Малахова дома»; «в пространстве совершенно пустынных, тянувшихся в сторону Кавказа комнат»; «Аннушке стало ясно – она никогда не достигнет не только его [обширного зала] противоположной стены, но даже увенчанного каменной Бабой кургана, который виднелся вдали» (внутри зала высится курган!). Пространство дома разрастается до масштабов страны. Там можно заблудиться. Дом становится равновеликим миру, а мир воспринимается как огромный дом. Поэтому неудивительно упоминание о присутствии персонажей в тех или иных уголках Земли.

Таким же фантастическим метаморфозам подчиняется и художественное время. Перед нами люди без возраста. Малах наделяется эпитетом «бессмертный». Дядюшки именуются «бакенбардорожденными»: они сразу, не дожидаясь своей взрослости, появляются на свет с бакенбардами! И сразу – дядюшки! Историческое время напоминает нам о себе пунктирными приметами, отсылающими нас к действительным событиям столетней давности. И в то же время это некая реальность, уходящая в туманные дали легендарной старины.

У художественного мышления В. Отрошенко, как можно судить по роману, весьма разнообразные культурные корни. Тут и раблезианская гипертрофия предметного мира, телесности, ориентированности в пространстве и времени; тут и лукавые гоголевские переходы от сниженного юмора к патетике, к интонации умиления и неуемного восторга; тут и обращение к ресурсам сюрреалистической образности. Автор вполне сознательно избирает ориентацию на нарочитую избыточность – на преувеличение черт героев и параметров окружающего их мира, на изобилие длинных фраз, украшенных пышными эпитетами и экспрессивными восклицаниями.

Вот описание циркача-грека, возмутившего душевный покой Аннушки: «Дядюшка Семен говорил, что его незабвенный родитель подъехал к дому Малаха на ста двадцати цирковых лошадях, запряженных цугом в золоченую колесницу. Ой-ёй, демоны ада, как же это было красиво! Он взбежал по высоким ступенькам к парадным дверям, распахнул обе створки и вошел – в белом фраке и синей чалме, украшенной алмазным пером; из ушей его изливались голубые струйки огня; сотни дивных жемчужин, точно крохотные планеты, вращались в его усах: они озаряли его лик едва уловимым сиянием, нежно искрились, расточая перламутровый блеск, и при малейшем движении мага ярко вспыхивали разноцветными огоньками, мгновенно выстраиваясь в диковинные созвездия. Аннушка остолбенела от изумления, завидев своего красавца».

Созданный воображением автора особый мир демонстрирует нам, что любая реальность, отодвигаемая неумолимым ходом времени в прошлое, неизбежно начинает обрастать старыми и новыми мифологемами, разными умственными построениями, являющими собой смесь подлинных фактов и их легендарного домысливания-«приращения». Это касается и Большой истории (истории народа, государства, отдельного сословия), и истории локальной, семейной. И в том и в другом случае человек смотрит на минувшее, пользуясь разными «оптическими» средствами, что-то преувеличивает и помещает в центр восприятия, а что-то преуменьшает и наделяет статусом незначительного явления или события, а то и просто отбрасывает в сторону.

***

Владиславу Отрошенко в романе «Приложение к фотоальбому» удалось создать уникальный художественный мир, в котором с парадоксальной причудливостью соединяются разные начала: и конкретно-историческое, и обыденно-случайное, и фикциональное, и игровое. Все это делает чтение поистине увлекательным путешествием – открытием того странного мира, что теряется в дымке легендарного времени.

Сергей Голубков

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 7 (115), 2017