В силу опредёленных обстоятельств последние месяца два я смотрел много старого кино. И понял, что это совершенно порочное, но прекрасное наслаждение. Греховное, но упоительное. 

Время от времени кажется, что ты брюзга, который жалуется на все современное, все-то тебе не нравится, все время подавай что-то другое. И пока я смотрел старое кино, я себя все время проверял. Для меня было важно присутствие ощущения, когда движение камеры у больших мастеров вызывает дрожь, непонятно откуда взявшуюся. Из чего я сделал вывод (может быть, неправильный) о том, что это не я брюзга, а просто такого движения нет в современном кино.

У меня все время было (да и сейчас остается) желание успевать за новинками, смотреть какие-то новые фестивальные хиты, но желания этого как-то поубавилось. И возник вопрос: а как это произошло? Как люди вообще эмансипируют себя в какой-то эпохе, начинают читать старые книжки, смотреть старые фильмы, перебирать старые дневники, ходить по антикварным магазинам – короче говоря, находить себя где-то вдали от этого страшного слова «современность»?

Почему это слово страшное? Последние лет двести есть два бича (их больше, но для нашего размышления нужно оставить два) – «современность» и «новое». Последние 200 лет художник может быть кем угодно, даже убийцей и грабителем, но быть несовременным он себе позволить не может, иначе он вообще никто.

В XX веке было нечто, что философы – иногда метафорически, иногда нет, в зависимости от каких-то особенностей мировоззрения – называли «демоническим духом модерна», имея в виду примерно следующее. За последние 100 лет мы совершили такое количество открытий во всех областях, что хватило бы тысячелетий на пять. И это прекрасно. Если бы не одно сомнение. Вот я иногда ловлю себя на том, что за окном середина июня, а я этого не чувствую. Ну как так? В детстве всегда чувствуешь, когда лето наступает, и нет этого ощущения, что ты его пропустил. А сейчас оно все чаще. Что-то с сенсорной природой моей стало? Многократно описанная скорость событий под знаком современности, опережающая темпы их осмысления, приводит, как ни странно, к какой-то отупелости современного человека. Потому что многие процессы в нашей жизни требуют естественного роста. Хорошо, если мальчик в 5 лет говорит на 18 языках, разбирается в современной технике и спорит с физиками. Но плохо, если у него не было первой любви или он перестал чувствовать лето – что-то в структуре человеческого роста нарушается. И в нас появляется некий развитый уродец, который что-то пропустил.

На протяжении 200 лет нам твердят о том, что каждый день нужно создавать новое, новое, новое... Это постоянное давление часто продуктивно, но сегодня оно привело к тому, что я смотрю на некоторые произведения искусства, претендующие на звание современных, авангардных, поставангардных, каких угодно, – а от них веет какой-то очень сильной архаикой. Все это напоминает ситуацию, где повторяется какой-то жест или группа жестов мирового авангарда XX века, но в другой технической среде, с другой системой описания, другой терминологией, с другой философией, созданной под это. Возникает парадокс: новое создается, но оно чрезвычайно не ново. Современный «авангард» крайне архаичен. Нужно, конечно, оговориться. Надо быть полным идиотом, чтобы не замечать, что на такую картину мира, на такое восприятие запрограммирован каждый человек, живущий на Земле. Происходит это едва ли не в колыбели. Это как радиация, просто мы так ориентированы, мы так настроены, мы это ищем.

Со временем в оппозиции «старое-новое» все больше ощущаешь страшную скудость. Из последнего, например, меня позабавило движение назад, к старому. Ничего, если я про хоккей? Интересно наблюдать, как возникает идея создать клуб, подобный ЦСКА времен «Красной машины». И пусть этот клуб, теперь – питерский СКА, будет неким основанием для сборной России. Меня эта идея убивает, ее даже неудачной нельзя назвать. Она катастрофична, потому что подразумевает, что на протяжении 40 лет ничего не менялось, в том числе принципы игры в хоккей.

Не любое движение вперед меня радует: «А что там будет впереди?» – «Да ты что! Столько будет интересного! Виртуальное еще сильнее войдет в реальный мир. Весь мир станет инсталляцией. Ты будешь выходить, выезжать за город или въезжать в любой город – и не будешь знать, где инсталляция начинается, где кончается. Современное искусство станет тотальным».

А я вот не знаю, хочу этого или нет. Я не уверен, что не хочу, выезжая за город, увидеть просто сосну. Понимая, что и это уже сложно. Потому что на «диком севере» не выключишь память. Соответственно, это уже не просто сосна, а какая-то сосна, где есть и Гейне, и Лермонтов, и Каспар Давид Фридрих... Так устроено наше сознание.

Заклинание, что все должны выразить дух современности, сопровождается постоянной потерей содержания. Потому что мы все сидим в одном в мусорном ведре, которое называется «современная цивилизация», и пытаемся учуять дух современности. Но без каких-то интеллектуальных рефлексий понятно, чем это пахнет время от времени.

Мне очень хочется рассуждать о духе современности в компании Бунюэля, или в компании Татлина, или в компании Дзиги Вертова времен «Человека с киноаппаратом». Почему-то сегодняшние разговоры на эту тему кажутся мне пустыми, напыщенными, повторением старых разговоров, в общем, бессмысленными.

Естественно, хочется этому противостоять. Хочется, чтобы люди написали какую-то старую книгу или создали какой-то несовременный фильм, чтобы я смотрел, а там не было бы пролезающего сквозь все: «Я современный! Я из XXI века!». Тем более, хвалиться в XXI веке пока особенно нечем, потому что впервые за три столетия мы оказались в ситуации, когда начало нового века не дало никаких серьезных результатов. Не было прыжка, который синонимичен духу модерна. Как только наступает новое столетие, происходит перезагрузка, обновление, появление новых течений, имен, языковых новаций. На рубеже, я помню, все ждали, что не сегодня, так завтра... Но скоро уже 20-й год, скоро четверть столетия пройдет, а ничего не произошло. Да и кино конца 90-х – начала «нулевых» получше сегодняшнего будет. Это «копеечка» туда, в то место, где хочется еще раз сказать о том, что категории, которыми мы мыслим, посредством которых мы пытаемся определить место искусства, культуры, человека в искусстве и культуре, – они дико устарели.

Думаю, сегодня можно было бы, метафорически выражаясь, говорить о необходимости какого-то шага в сторону. Не вперед или назад, а в сторону. Но для этого нужно выйти за пределы всей системы поощрений. И вот эти неизвестные мне, но благородные люди, которыесделают этот шаг в сторону (неважно куда, но в сторону), выйдут за рамки этой парадигмы. Они тут же окажутся за пределами славы, медийной популярности, денег, всех этих «еще один выразил дух современности», «еще один шагнул дальше всех остальных» – вне этой бесконечной гонки. Но там, в стороне, может быть, удастся нащупать что-то интересное.

***

Наверное, уже Эйзенштейн понимал, что число монтажных вариаций ограничено, оно не бесконечно. Другими словами, мы всё видели. Можно говорить о нюансах, даже о нюансах нюансов. Мы видели все монтажные вариации, но видели их еще не во всех контекстах. Если взять только первый аспект киноязыка, можно сказать, что он на сегодня уже исчерпан, и если вас удивляет то, как смонтирован тот или иной фильм, это означает, что вы просто мало видели, потому что людей, которые смотрят кино, уже ничем таким поразить невозможно. Они будут говорить об умении, о мастеровитости, но не о том, что это какой-то шаг вперед по сравнению с Эйзенштейном, Годаром или Аленом Рене. Это очень трудно себе представить. Значит, обновление кино не в том, чтобы обновлять монтажные приемы. Вопрос, в чем оно?

Еще Борхес утверждал, что историй всего четыре. Сценариев написано миллионы и миллиарды, и еще столько же где-то пылятся сейчас, потому что на них не нашлось постановщиков. То есть нарративные структуры тоже почти все использованы. Я думаю, что больше не будет такой новости, как роман «Улисс», никто не поразит нас таким новым подходом к языку литературы. И никто не поразит нас так, как Эйзенштейн «Броненосцем Потемкиным», открыв нам новые возможности киноязыка.

Если мы хотим, чтобы кинематограф обновлялся, его ресурсы обновления где-то в другом месте. Где-то в стороне. Они вне системы накопления. Ее я уже пытался описать: «Чем больше современности, тем лучше произведение. Чем меньше современности, тем оно хуже». В принципе, это аналогично fashion-индустрии. Там, наверное, то же самое. Вопрос, а что это такое там?

Если сейчас этот ребенок-переросток, который за столетия, особенно последнее, открыл всё и вся, шагнул за «черный квадрат», то дальше его путь в сферу невидимого? Увы, у большинства людей органы восприятия не дают отчетливого слепка сферы невидимого. Это означает, что некая матрица инновационного в сфере художественных систем заполнена.

***

Мы живем в очень интересный период, потому что нужно куда-то двигаться. Наконец-то создан алфавит, но, может быть, какие-то клеточки еще не заполнены? И что дальше? Либо все это обнуляется, отменяется и отбрасывается по принципу великого исхода в фильме Сокурова «Русский ковчег», где вся мировая культура уплывает в каких-то кораблях в направлении, уже не связанном с нами. Либо человек найдет возможность каким-то образом трансформировать свое сознание и поискать где-то в стороне. Мне кажется, на пути, на котором мы находимся, уже больше ничего нет. Я очень обрадуюсь, если все же есть. Речь ведь не идет о том, чтобы кого-то заклеймить.

Шагнуть в сторону очень сложно, потому что будешь «не нашим» для всех – для новаторов, для архаистов, для консерваторов, для авангардистов. Будешь совершенно чужим, потому что просто пренебрегаешь парадигмой. Но именно такие художники и нужны сегодня. Иначе упремся в тупик. Мы уже все попробовали.

Пришел человек в ресторан, все купил, все попробовал, больше нечего. Начал заказывать продукты за границей – за три года попробовал все. Стал переезжать из страны в страну, надеясь, что перемена мест поможет, – исчерпал и эту возможность. Вернулся и стал придумывать блюда сам, и ему надоело. Что дальше он крикнет официанту? Попросит воды?

Что-то мне подсказывает, что надо обновлять не только ресурсы искусства, но и человеческий ресурс. Наши ресурсы тоже ведь находятся в годном или негодном состоянии в зависимости от системы ценностей, от того, живы или нет определенные принципы, понятия, символы.

Усталость современного человека в том, что вот только родился, пошел в школу, а уже полное ощущение, что единственное, чего он не знает, – это новая, еще не изобретенная модель гаджета. Потому что во всем остальном он уже ничего не знает и не ведает. Он никогда ничего об этом не слышал. Вот тот, кто решит эту задачу или хотя бы первый шаг к этому сделает (может, кто-то уже сделал?) – будет гением. Гением новой эпохи. Но эта задача под стать Леонардо, или Пушкину, или Иоганну Себастьяну Баху. Это нечто космическое должно быть.

И здесь-то заковырка: антропологически появление такого типа еще возможно или нет?..

Валерий Бондаренко

(за киноведом записала Юлия Авдеева)

Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 12-13 (100-101) за 2016 год