Баранов – известный в нашем городе живописец, видный человек в Союзе художников и, что называется, «динозавр» советского искусства. На его выставке есть работы, откровенно заигрывающие с иконописью, с манерой Ильи Глазунова, соединяющие в одной картине несколько разновременных персонажей. Есть, например, работа, где на фоне Бога, Андрея Рублева и в кругу художников XIX века, возглавляемом Василием Церетели, сидит сам Баранов с небольшим подрамником на коленях. На парной картине на фоне Иисуса Христа и святых, списанных с известных полотен, стоит патриарх Кирилл. «Апофеозы» и «Триумфы» занимают на выставке не последнее место, а иконописные образы, и коллажи вроде глазуновских, и детские портреты, где девочки в платьях висят в «воздусях» или окружены божественным свечением (а в каталоге можно даже найти потрет, где мальчик изображен рядом с Джеком Воробьем) – все эти экзерсисы совершенно не реалистичны и представляют собой абсолютный постмодернистский сюр, где реальность сшивается по прихоти заказчика или неуемной фантазии художника, считающего, что это понравится заказчику.

Мастерство художника у Рудольфа Баранова ослабло: объемные лица сочетаются с плоскими фрагментами одежды, галечный пляж написан, как будто это линолеум, дома с явно нарушенной перспективой. Живописные детали, привлекающие зрители на одних картинах, на других оказываются искусственно вклеенными, на третьих наспех намеченными; в групповых портретах, где лица списаны с фотографий, а тела дорисованы «из головы», изуродованные пропорции и условные руки просто обескураживают внимательного зрителя.

Тем не менее, организаторы выставки – рекламно-промоуторский центр «Удфорт»  – назвали и художника, и саму выставку «маэстро реализма». Почему? Потому что у людей, причастных к Союзу художников, со временем произошла деформация представлений о реализме. Вынужденные в течение тридцати лет (а по хорошему – восьмидесяти) держать оппозицию «современному авангардизму», своим и «реалистическим» они стали считать все, что поддерживает Академию, все фигуративное, все, что вызывает ассоциации с «традицией». И помпезная, парадная живопись Рудольфа Баранова полностью под эти представления о «классической» живописи подходит. В его работах невооруженным глазом видны композиционные приемы и позы, взятые из ренессансной и маньеристской живописи («Мальчик м попугаем», «Отец и сын Горяевы»), и триптих «Левитан» обрамлен лесными пейзажами с совершенно прозрачными целями.

Беззастенчивое заигрывание с русской и европейской классикой, конечно, никакого отношения к реализму того же Левитана или Репина не имеет (эти художники никого не копировали и на «традиции» не ссылались). Но зато оно идеально вписывается в представление об Академии как институции, культивирующей преемственность, – именно потому у Баранова Андрей Рублев (никакого отношения к светской живописи не имеющий) благословляет Церетели, и, более того, изображение Зураба Константиновича можно увидеть и на барановском автопортрете, который встречает посетителей на входе. К реализму трудно отнести «Иисуса в Гефсиманском саду» или «Николая Угодника», рама которого обклеена автомобильными иконками. Но это традиционность с большой буквы «Т»! А еще порой удивляешься острому уму постсоветских художников, которые умудряются всюду на видных местах вписать луковки родных церквей. Лично я вижу в этом спекуляцию, сказано же: «когда молишься, войди в комнату твою». Но академизм не терпит скромности, академизм бесстыж, и поэтому на барановских портретах все увешаны побрякушками – от медалей и орденов на теле «Г.Т. Фадеева» нет продыху, плюс на помощь им идут мраморный камин и золоченые каминные часы на фоне.

Такая красота, понятая буквально, такое обилие деталей и украшений, орнаменталистика в пейзажах и драпировках, яркость несмешиваемых красок, тотальная освещенность предметов (чего почти не бывает в жизни) наводят на мысль, что все демонстрируемое происходит в телевизионной студии, в гриме, под софитами.

Есть картины, которые смотрят, а есть такие, которые сами показывают – они гипнотизируют зрителя яркостью и насыщенностью цветов, увлекательным сюжетом и медийными персонажами. Людям очень нравятся такие картины, и если вы, даже недолюбливая телевизор, вдруг включите его, то, не исключено, что остаток вечера проведете с открытым ртом. Вы узнаете все предметы, что уместились в этой «маленькой коробочке», мозг перестает думать (ведь все и так понятно), за него сейчас разговаривает телевизор: «Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях…» и т.д. И, как и «реализм» Баранова, «прямой эфир» на телевидении вовсе не гарантирует, что то, что вы видите – правда.

Отныне я решил называть живопись Рудольфа Баранова «телевизионной».

 

Сергей Баландин