Сидя на кровати у холостяка Селигмана (Стеллан Скарсгард), нимфоманка Джо (Шарлотта Генсбур) продолжает рассказ о своей сексуальной биографии – с момента, как она утратила способность получать оргазм (на чем обрывается первая часть), и вплоть до того, как оказалась лежащей в подворотне со следами побоев на лице. Рассказ Джо стилизован под роман 17-18 веков: сюжет о фривольных похождениях и воспитании чувств перебивается комедийными интермедиями и (как бы философскими) отступлениями, а неспешное повествование поделено на главы, для каждой из которых собеседники педантично придумывают название. Восьмая и заключительная глава получает многообещающее название «Пистолет».

Вроде бы разделить «Нимфоманку» на две части было чисто продюсерской затеей, не имеющей отношения к авторскому замыслу. Но, как ни странно, первая и вторая половинки фильма различаются настолько, как если бы Триер и вправду снимал их по отдельности и при переходе от одной части к другой радикально поменял оптику. Вторая часть вышла немного стройнее, много комедийнее, «Раммштайн», задававшие эмоциональный тон в предыдущем фильме, здесь не звучат (вместо них появляется уже привычный Гендель), и дискуссия о грехе, важная для первой части, тут даже не всплывает. А главное: если в первой части героиня Шарлотты Генсбур была инфернальной женщиной, меланхолично кликушествовала об аде и пороке в своей душе, а интеллигентный Селигман её успокаивал с позиций светского гуманизма, то теперь картина меняется. Теперь Селигман – такой образованный обыватель, набитый предрассудками своей эпохи, а нимфоманка Джо выходит из хтонического сумрака, перестает быть воплощенным id из фрейдистского кошмара и становится совершенно здравомыслящей женщиной, которая просто любит секс и имеет на то полное право, 21-й век же на дворе, ну что вы, в самом-то деле.

Это неожиданное смещение акцентов никак не оправдано драматургически, но в «Нимфоманке», в общем, ничто никак не оправдано. Уже в первой части бросалась в глаза не просто условность, а откровенная нарочность всей картины, но тогда была интрига, что, может, Триеру это нужно для чего-то еще, кроме как просто поразвлечься. Во второй части Триер продолжает в том же духе: невозмутимо вводит новую псевдосимволику, вставляет в картину мало связанные с целым комедийные сценки, зачем-то много цитирует себя самого, рифмует оргазм с религиозным экстазом, а затем Деву Марию с распутной Мессалиной, изобретает дичайшие сюжетные ходы – в общем, продолжает валять дурака.

«Нимфоманка» необычайно много говорит о «чувствах и разуме», «мужском и женском» и прочем умном, но эти темы оказываются даже не просто интеллектуальными обманками, а, скорее, белыми нитками, помогающими Триеру как-то оформить, сшить вместе разнокалиберные куски своего мизантропически-комедийного потока сознания, чтоб тот совсем уж не развалился на части. И это, конечно, здорово, что самый гениальный, наверное, режиссер современности, может себе позволить вот так, плюя на правила хорошего тона, сделать многочасовую картину, настолько свободную от кинематографических приличий, что её даже не понятно, как пускать в прокат. Проблема в другом: дурачества Триера как будто вполне бесцельны и не мотивированы ничем, кроме режиссерского «мне так захотелось», но в то же время не достаточно забавны, чтобы увлечь сами по себе, а история Джо – да и вся «Нимфоманка» в целом – оказывается схематичной и нелепой настолько, что не работает даже в качестве аллегории. И дело здесь не в передозировке иронии (Триер на неё вообще никогда не скупился) и не в «обнажении приемов» (поскольку он их никогда особо и не скрывал), а в том, что, как кажется, единственной задачей Триера в «Нимфоманке» было дать достойный ответ каннским ханжам, набросившимся на него после той самой пресс-конференции за неосторожные слова о Гитлере: «Окэй, я юродивый, так вот вам, получите».

Подобно юродивому, Триер дразнится, выкрикивает скабрезности, иногда (особенно ближе к концу второй части) срывается в проповедь в духе «обличаю вас, лицемеры!», но, как и выходки заправских юродивых, подействовать это может, наверное, только на слишком уж суеверных людей. Людям же менее суеверным наблюдать за тем, как взрослый умный человек (хоть и слывущий сумасшедшим гением) по-детски дразнится, высунув язык и выкрикивая разные плохие слова, немного неловко. Оргазм как религиозный экстаз? «молчаливая утка» и Восточная Церковь? – хорошо, хорошо, только прошу вас, присядьте, успокойтесь.

Для картины с очевидной заявкой на интеллектуальное ехидство «Нимфоманка» слишком неумна, равно как для фильма, где много болтают и жонглируют смыслами, – слишком бессмысленна. Но хуже всего, что Триеру как будто не хватило отчаянности выдержать позу и вытянуть до конца своё мизантропическое юродство. В конце он спохватывается и, как бы извиняясь, поспешно начинает объяснять, о чем всё это было – сперва сбивчиво резонерствует, а затем лепит к истории дидактический финал: «вот что я имел в виду». И здесь Триер странным образом оказывается малодушнее своей героини: та, пойдя на поводу у своего беса, за это хотя бы не извинялась.  

 

Роман Черкасов