В недавнем телеинтервью русский писатель Владимир Сорокин поведал, что считает большим своим недостатком доверчивость.  Мне, филологу, это совершенно понятно. Писатель, особенно русский, доверчив до наивности. Созидая словесные миры, он по-настоящему живет именно в них, даже  если эти миры ужасны, дисгармоничны и пр.  Привычка к существованию  во  вселенной, где слово вызывает к жизни образ и событие, невольно переносится на жизнь за пределами  созданного мира и  на этом пути  мастера художественного слова ждет череда фрустраций, разочарований, а по-простому – обломов. Потому что реальное в  натуральном, так сказать, виде невозможно схватить никаким словом. Тут в ходу одни междометия – а эту функцию выполняют и матерные  выкрики, - местоимения (те, что вместо «имен», т.е. полноценных слов) и просто мычание. Кстати, Сорокин, вполне подходит под формулу известного каждому школьнику (или уже неизвестного?) критика Белинского «реализм действительной жизни», так как порой использует в своих текстах эти междометия-выкрики  для передачи дыхания реальности.

Русская жизнь имеет то свойство, возможно, и отличающее ее от всякой другой жизни – французской, американской, японской, что существовала всегда в двух измерениях: в символическом, прежде всего, словесном, поскольку литература, и на этот предмет даже есть  консенсус, наш главный культурный бренд-тренд, - и непосредственном.  Сколь упорные, столь и бесплодные попытки как-то сопрячь эти два измерения – основная миссия нашей интеллигенции (а для некоторых еще и заработок).  Попрошу не цепляться к словам, так как немного устаревшее понятие «интеллигенция» я здесь употребляю в сугубо инструментальном контексте, без всяких этических нагрузок.  Это те, кто трактует словесные миры:  речи, послания президента, священное писание, романы, исторические документы и прочее. Те, кто профессионально умеет читать, писать и растолковывать.  Они могут быть циниками, созидающими словесные миры  в духе «весь мир говно». Так один мой студент  объяснил смысл сразу всех произведений Чака Поланика. Могут быть идеалистами, утопистами, трезвыми аналитиками. Они все равно сопрягают и главное верят, что это в принципе возможно.

Но человеку «действительной жизни» и в голову не придет поверять быт всякого рода поэзией, а поэзию – бытом.  Много раз я попадала в неловкую ситуацию, когда рекомендовала женщинам, замученным детьми и нуждой, почитать прозу Людмилы Петрушевской, сопровождая  рекомендации трактовкой: «Это про вас, вся правда». И каждый раз выходил облом. Просвещаемые решительно отвергали  жестокую прозу  как полную глупость и чернуху и спешили утешиться сериалами, в которых усматривали высшую правду. И их нисколько не смущало то обстоятельство, что сюжет  в женских сериалах идиотский, персонажи ходульные, а речи напыщенные и пустые. Важно, что вся эта бодяга соответствует главному признаку символического мира: существовать параллельно реальности и никак с ней не соотноситься.

Но в медиа трудятся все же не люди действительной жизни, а именно «интеллигенты» - доверчивые циники и циничные идеалисты.  И вот одна журналистка, моя ровесница, закончившая школу в конце семидесятых прошлого века,  шепчет мне, сверкая очами:  когда мы росли, была де идея, мы верили в советский проект. Чего? – отвечаю я ей и вспоминаю, как в нашем классе девочки с комсомольскими значками на кремпленовых ( шик по тем временам) платьях уверенно шли учиться на товароведа, а мальчики всерьез рассматривали карьеру официанта или торговца пивом в ларьке. Почему? А всем было понятно, все были реалистами: социальные сети ( тогда это называлось «блат»), доступ к ресурсам, левый доход, несопоставимый с зарплатой инженера или  учителя ( профессия врача рассматривалась в те дефицитные времена  как вполне себе «блатная»). Но подобный реализм нисколько не мешал моим сверстникам писать  правильные риторические тексты «Новые люди в творчестве Чернышевского» или «Образы коммунистов в «Поднятой целине».

Нет,  это не двоемыслие,  а натуральная инкорпорированность в реальность, у которой как минимум два измерения.  Тогда я этого не понимала, оттого, что поняла  теперь, легче не стало.

И напоследок случай из жизни. На углу Первомайской и проспекта Ленина стоит немолодая женщина интеллигентного вида, забрызганная с ног до головы  промчавшейся мимо машиной. Проходящий мимо солидный дядька поучает ее: «Женщина, вы в России живете, здесь ближнему нагадить - первое дело». Интеллигентка мягко парирует: «Ну, зачем вы так говорите, может, это случайно, вот вы бы, например, мне не нагадили». Ответ меня, доверчивую, потряс: «А откуда вы знаете, подвернется случай, и я нагажу».  Вот он, конфликт интерпретаций.  Печальнее всего, что дядька тоже был похож на интеллигента.

Ирина Саморукова, доктор филологических наук, профессор
специально для Засекин.Ру