«Стены истории» – попытка вспомнить подробности прошлого из жизни своих родственников, рассказать о репрессированных членах семьи. Они призваны объединить людей, желающих дать оценку происходившим с их близкими страшным событиям и понять, как эти события влияют на нашу жизнь сегодня. На этот раз в проекте «Стены истории» семейная история 24-летней Юлии Богатырёвой.

- В 20-30-е годы, когда была национализация, всех раскулачивали. Считалось, что мои родственники – зажиточные. В семье было десять человек вместе с детьми. У них было две коровы и одна лошадь, при этом они считались ужасными кулаками. В это время создавали колхозы, и всю животину нужно было в них сдавать. Она должна была стать национальным достоянием. Мой дед отказался, за что его вместе с семьёй выгнали из дома, и они три года жили в землянке. Самому младшему ребёнку в тот момент было два года. Надо сказать, что не одни они жили в землянке. Достаточно много семей жило в землянках рядом с селом Заплавное Самарской области на берегу реки Самарка. Спустя три года моя прабабушка всё-таки настояла на вступлении в колхоз – дальше так жить было невозможно. Самарка давала большой разлив, и жили в постоянном потопе, в ужасных условиях. Жили на деньги от продажи урожая. Колхозникам не давали наличных денег, зарплат до 60-х годов вовсе не было. Жили только на выручку с продаж на рынках.

Прабабушку Таню, которая выросла в землянке, после распределения отправили в Узбекистан. Когда началась война, бабушка работала на железной дороге. А бабушка Настя сидела с детьми. У Насти было двое детей, и у Тани один ребёнок. Жили в портовом городе Термез на границе Афганистана и Узбекистана. Когда детки подросли, Настя тоже пошла работать. Работала она на элеваторе, там хранили зерно. Семья была большая, детей надо было кормить, естественно, она иногда воровала это зерно. Однажды её поймали на том, что она вынесла почти килограмм муки. Ей дали за это 7 лет. Моя бабушка тогда совсем маленькая была, она в 1940 году родилась, рассказывала, что они могли ходить в амбар, где хранилось это зерно. Катались, как с горки по этому зерну, но вот выносить было ничего нельзя. Бабу Настю тогда считали врагом народа. Она даже с ума сошла немножко в этой тюрьме. После того, как её выпустили из тюрьмы, с семьёй она больше не жила, жила отдельно.

Баба Таня рассказывала, что у нас не было родственников, которые тяжело пострадали в эти годы, но её одноклассник однажды сказал: «Я не хочу вступать в комсомол». Его за это забрали в милицию. Если кто-то отказывался вступать в пионеры, то всю школу выстраивали в линейку, и ребёнка при всех стыдили, делали его изгоем. Унижали публично.

Дедушка мой, Татьянин муж, не вернулся с войны. Но в 1945 году к ним в город приехал человек и сказал: «Ваш муж возвращается, мы видели его на границе, он просил передать, что скоро вернётся». Ну и всё. На этом все следы пропали. В нашей семье считается, что мой прадедушка, деда Вася попал в плен. Он был моряком. Когда из Германии освобождали пленных, им говорили, что везут домой, а на самом деле в лагеря увозили. Поэтому, возможно, он действительно считал, что едет домой, но его повезли другой дорогой.

Его объявили без вести пропавшим, а уж куда он на самом деле делся выяснить не удалось. В 60-е годы бабушку Таню вызвали на допрос и говорят: «Ваш муж не явился к месту явки, вы его скрываете». Когда выпускают из ГУЛАГа, тебя приписывают к определённой области. Ты не можешь жить, где захочешь. Дедушку никто не видел. Как считают мои родственники, что, может, он и приехал в Термез, но решил не портить жизнь жене и дочери. Ведь бабушку могли с работы уволить.

Баба Таня говорит, что мама всё время в детстве ей рот закрывала. Если вдруг она что-то спрашивала не то или рассказывала. Люди тогда часто писали доносы. Если ты с детства привык не раскрывать рот, молчать про какие-то вещи, то в тебе это сохранится на всю жизнь. Я замечала, что люди старшего поколения не такие любопытные. В них это приструнено.

Папа, когда узнал, что я собираю подобную информацию, спросил: «Тебе зачем? Ты что на работу устраиваешься?». В СССР перед приёмом на службу проверяли родственников, биографию. Такое мышление до сих пор сохранилось. Правда, папа у меня ещё в милиции работал. Может, это тоже наложило отпечаток.

У меня тоже часто возникает страх. Очень страшно на самом деле. И камеры еще повсюду на работе. На самом деле очень страшно. Я не знаю - оправдать Сталина или не оправдать. С одной стороны, экономический рост большой произошёл, но он так сильно свой культ огораживал. Всё началось же задолго до войны. После войны действительно нужно было бороться с воровством, хотя всё равно и в тех же колхозах воровали. Кому-то удавалось это незаметно сделать, а кому-то нет. Понятно, что если не вселять людям страх, то будет полный хаос.

Но, с другой стороны, все же знают, что в 37 году было дело офицеров. Фактически 200 тысяч человек расстреляли. Почему армии во время войны так было тяжело? Потому что у нас не было офицерского состава, не было людей, которые умеют профессионально воевать. Понятно, зачем он это делал, он опасался бунта. Боялся, что военные поддержат кого-то другого.

И сейчас многие боятся говорить. У меня был такой случай. Я училась в университете на третьем курсе, как раз были выборы 2011 года. Мы сидели на паре философии культуры и обсуждали пиар-стратегии политиков. Это же тоже элемент культуры. Прошло несколько дней, мне звонят одногруппники, спрашивают: «Юль, тебя в институт не вызывали?». Меня почему-то не вызывали, но оказалось, что  полгруппы во внеучебный день вызвали в институт, их фсбэшники проверяли, спрашивали, что мы изучали на предмете. Одна сокурсница была членом «Единой России» и наше занятие записала на ноутбук. Пошла и сдала видео проректору, мол, антиправительственный уклон в вашем вузе. Преподавателя чуть не уволили, а студентов допрашивали. Мы после этого политику вообще не обсуждали даже между собой. К нам преподаватели после этого не хотели в кабинет заходить, понятно, что они не могли этого ни делать, но и понятно, какое отношение к нам было. Все кафедры в госе прослушиваются, кабинеты не все.

Я понимаю, почему мои родственники ненавидят коммунистов. Никогда не давали высоких должностей тем, кто не в партии. Это нам кажется какой-то дикостью, но я вот вспоминаю свою одногруппницу и понимаю, что всё повторяется.

Бабушка ненавидит коммунистов, советскую власть, но она понимает, что нет выбора. Она же не пойдёт, не встанет во главе страны.

Нас не посадят за эти разговоры?

Мне кажется, должна произойти какая-то классическая революция. Маленькие революции ничего не дают. У аппарата остаются те же люди. Я в принципе согласна с теми людьми, которые считают, что для нас единственной формой правления является монархия, потому что страна очень большая. Я не знаю, как бы я себя вела, если бы была у власти. Слава богу, что у меня её нет, я хотя бы себя могу сохранить. Нам ничего не поможет, пока всё вот так глобально не изменится. Выборы, мне кажется, нам не нужны. Всё равно никто не ходит на выборы. Не из кого выбирать, «Единая Россия» набирает 126%. Хорошо, что в каждом районе выбирают теперь самоуправление, но я, например, не знаю, кто в моём районе и откуда их выбирают. Видишь, нам же уже предложили каких-то людей. Страна слишком большая. Даже внутри района ты не знаешь, что это за человек. Нас слишком много.

В США, Европе немного по-другому всё развивалось, там самосознание другое. Они внутри другие. Мы, может, тоже изменимся, но необходимо время, возможно через несколько поколений это произойдёт.

Подготовила Ольга Служаева