В книжных магазинах появилось весьма необычное издание. Автор книги – Николай Заболоцкий. Название интригующее – «Таинственный город» **. Название вызывает целый ряд вопросов, ассоциаций и читательских ожиданий.

Заболоцкий вошел в историю литературы как поэт. Ранний Заболоцкий – это художник-экспериментатор периода сотрудничества с обэриутами. Поздний Заболоцкий – совсем иной, уже отошедший от необычных поисков и словесной игры. Однако издание, о котором идет речь, – это книга прозы, да еще и пересказ чужих текстов, пересказ, адаптированный для детского восприятия. Любопытный факт в истории литературы.

Как свидетельствует сын поэта, написавший капитальную биографию отца «Жизнь Заболоцкого», «по совету Маршака был сделан пересказ приключенческой повести о путешествии в Тибет, литературная обработка для детей книги писем о работе русского врача в Африке».

Нужно учесть несколько обстоятельств. Конечно, первое и немаловажное – поиск устойчивого литературного заработка. С такой вполне житейской проблемой сталкивается каждый пишущий человек, решивший прочно связать свою жизнь с литературой. Фактически ради хлеба насущного, скажем, сотрудничает фельетонистом в газете «Гудок» начинающий литератор Михаил Булгаков. Казалось бы, в его конкретном случае кормить может профессия врача, как-никак в кармане диплом Киевского университета и небольшой опыт работы есть. Но нет, развилка выбора уже пройдена, медицина навсегда уступила место литературе. Значит, надо искать способы закрепления в этой новой профессии. Фельетоны так фельетоны, юморески так юморески. С чего-то надо начинать. Таких примеров первоначальной литературной поденщины мы можем найти во многих писательских биографиях сколько угодно.

***

Надо заметить, что в литературе этого времени вообще немалое внимание уделялось занимательности. Наверное, неслучайно еще в самом начале 1920-х годов Лев Лунц в речи «На Запад!», произнесенной на собрании «Серапионовых братьев», с полемической запальчивостью заявлял: «Бульварной чепухой и детской забавой называли мы то, что на Западе считается классическим. Фабулу! Уменье обращаться со сложной интригой, завязывать и развязывать узлы, сплетать и расплетать, что добыто многолетней кропотливой работой, создано преемственной и прекрасной культурой. А мы, русские, фабулы не знаем и поэтому фабулу презираем. Но презренье это – презренье провинциалов. Мы – провинциалы. И гордимся этим. Гордиться нечего».

Алексей Толстой, отдавший в эти годы много сил именно острофабульным вещам («Похождения Невзорова, или Ибикус», «Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина», «Союз пяти», «Граф Калиостро»), с таким же пафосом будет десятилетием позднее утверждать право художественной литературы оставаться занимательной: «Незанимательный роман, незанимательная пьеса – это есть кладбище идей, мыслей и образов. Вы представляете себе, какая это леденящая вещь, почти равная уголовному преступлению, – минута скуки на сцене, или 50 страниц вязкой скуки в романе. Никогда, никакими силами вы не заставите читателя познавать мир через скуку. Искусство – это праздник идей, и таким его хочет видеть читатель и зритель».

Конечно, в условиях тотальной идеологической борьбы трудно было увлеченно писать занимательные повести, совершенно не оглядываясь на строгие постулаты времени. И такая оглядка наблюдается в книге Н. Заболоцкого как дежурная дань времени. Однако автор вступительной статьи к рассматриваемому изданию, филолог И. Лощилов, комментируя «Письма из Африки», делает неожиданный вывод: «Наряду с приключенческой и экзотической составляющими в книжке присутствует неизбежный идеологический компонент; в обработке Заболоцкого он, однако, настолько демонстративен (до абсурда), что позволяет предположить скрытую иронию».

***

Книги об Африке и Тибете в обработке Н. Заболоцкого получились весьма занимательными, но представляют еще и дополнительный интерес, поскольку косвенно высвечивают ведущие тенденции литературного развития 1920–1930-х годов. Мы оказываемся на перекрестке сразу нескольких литературных дорог.

Одной из таких тенденций был, безусловно, всепоглощающий интерес к Востоку. Свидетельств подобного интереса чрезвычайно много. Индия ХХ века будет сплетена в нашей культурной памяти с именем Николая Рериха. Художница Варвара Бубнова свяжет свою судьбу с Японией, выступит своеобразным «послом доброй воли», служащим творческому диалогу русской и японской культур. В Японии в 1916 побывает Константин Бальмонт. В это же время совершит восточное путешествие Иван Бунин. О «цветных ветрах», бушующих на восточных пространствах, будет увлеченно писать Всеволод Иванов. Андрей Платонов откроет среднеазиатские реалии, в которых за романтически-экзотическим флером будет угадываться горькая проза жизни («Такыр», «Джан», «Песчаная учительница»). Леонид Леонов напишет повесть «Саранча».

Перечисленные тексты имеют отношение к Востоку, взятому в его расширительном значении. Но и конкретно о Тибете писали, хотя тибетские монастыри, отличавшиеся чрезвычайным герметизмом внутренней жизни, свои тайны раскрывать не торопились. Так что Заболоцкий как автор «Таинственного города» фактически шел навстречу четко сформировавшейся читательской потребности. Характерная для эпохи читательская установка на познание, на просвещение диктовала отказ от мистической недоговоренности, отказ от маскирующих покровов таинственности.

Другая тенденция была связана с развитием детской литературы, с необходимостью радикального обновления ее тематического репертуара и смены, если можно так выразиться, персонажного ряда. Сердце читателя тех лет уже не грели душеспасительные мелодрамы в духе святочных рассказов, столь распространенные в предреволюционные годы. Социальная действительность выдвигала на первый план героя-активиста, деятельного преобразователя, покорителя-первопроходца, осваивающего окраинные земли огромного отечества. Литература пыталась преодолеть свое отставание в этом отношении. Герой книги Заболоцкого – предприимчивый путешественник, деятельный исследователь, склонный к рискованным поступкам.

Наконец, третья тенденция, характерная для тогдашней литературы, – тяга к литературным переделкам известных текстов или сюжетов знакомых книг. Иногда подобные опыты были воскрешением известных литературных героев, которые помещались в новые исторические обстоятельства. Так, в литературном приложении к сменовеховской газете «Накануне» был опубликован в 1922 году яркий фельетон М. Булгакова «Похождения Чичикова», в котором гоголевские герои попадали в постреволюционную Москву периода НЭПа. Реалии гоголевской эпохи причудливо переплетались с реалиями советской действительности. Вывод писателя оказывался весьма горьким: внешние приметы жизни кардинально менялись, а вот нравы, увы, оставались прежними.

Сигизмунд Кржижановский написал в 1928 году повесть «Возвращение Мюнхгаузена» о путешествии знаменитого барона-враля в Советскую Россию. И тут классический герой, созданный творческой фантазией Распэ, выполнял роль своеобразной «лакмусовой бумажки», с помощью которой распознавались элементы абсурда в новой жизни.

В 1935 году из-под пера А. Н. Толстого выйдет повесть «Золотой ключик, или Приключения Буратино», ставшая знаменитой переделкой сказки Карло Коллоди «Пиноккио». И не столько переделкой, сколько фактически новым текстом. Причем в сознании отечественного (да, возможно, и не только отечественного!) читателя Буратино даже затмит Пиноккио.

И, конечно, Евгений Шварц, который создал яркие переложения и переделки известных сюжетов Шарля Перро и Ганса Христиана Андерсена («Голый король», «Свинопас», «Снежная королева», «Красная шапочка», «Тень», «Обыкновенное чудо»).

***

Таким образом, включившая два текста книга Николая Заболоцкого, будучи поставленной во вполне определенный типологический ряд, обрастает разнообразными ассоциациями и сможет многое рассказать о времени и о побудительных мотивах, которыми руководствовались писатели, когда обращались к новому тематическому пласту или к новой жанровой модели.

Сергей Голубков

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 5 (113), 2017