Безысходность и неизбежность. Предопределённость и непредсказуемость. Изощрённая игра и стенографическая исповедальность. Яростная фантасмагория и сумасшедшая искренность. Карнавальный фольклор и авангардная архаика, погружённые в документальную дотошность и почти диктофонную достоверность высказывания. Расширение сна и яви. Не постмодерн, но после модерна. На месте модерна. Даже не антиутопия, а новая эпическая утопия…

В свет вышел роман Ирины Саморуковой «Параллельные миры в точке их пересечения» (Самара, 2016. – 183 с.). Вышел в свет в буквальном смысле. Как летописный свиток или архивный список. Как вещь. Как предмет. Огромный фолиант в 10 экземплярах. Настоящий самиздат. Саморуковский издат. Свидетельство новой «археологии». Знак наступления очередной тоталитарной мифореальности. Символ исчезающей, но неизбывной телесности. Его фрагменты уже разбросаны по интернету, где вскоре он появится и целиком…

На недавней презентации в галерее «Виктория» ведущим провокатором вечера стал персонаж или, если хотите, один из главных прототипов этого романа. Сын автора, презентуемый текст не читавший. А персонажам и не положено. Впрочем, пишущий эти строки, на чьих глазах три года назад из профессора-литературоведа и родился писатель-акын Саморукова, родился из духа филологической трагедии, обречён быть и персонажем, и зачарованным критиком.

Впрочем, все без исключения первые читатели Саморуковой – прототипы и персонажи её произведений. Жители территории кричащего молчания, зоны военно-промышленного производства и ракетостроения, химии и физики, эпоса и лирики, аномальной природы и рукотворного ГУЛАГа, общего дела и личного выбора… Города сосланных и посланных, направленных и оставшихся, эвакуированных и заключённых…

«Параллельные миры в точке их пересечения» - четвёртый «патриотический» роман писателя. Написанный сразу после цельного и спелого «Тюратама» он обозначает следующий эпический рывок автора. Нервный, неровный, избыточный, гротесковый, смешной, точный и страшный…

«Точкой пересечения» стали и сама Самара, и село Подгоры. И секретный химический препарат, превративший подпольного интеллектуала в вечного оборотня-мутанта. И 13 лет недоношенной российской свободы, обернувшейся здешней губернией и лубочно непримиримой империей. И, прежде всего, сознание автора, рискнувшего броситься из условной культурной симуляции в беспощадный поток своей и чужой речи.

Бабель писал «одесские рассказы». Саморукова пишет и записывает самарские романы. В зоне забвения и испытания. На полигоне опытов и несбывшихся судеб.

Проза Саморуковой, смейтесь или плюйтесь, - это первая и единственная попытка создать собственно самарскую литературу, особый самарский нарратив. Бегущий от провинциально-краеведческого письма или вторичного общероссийского литературного процесса… Её «самарсианские хроники», сказы, былины, байки, легенды и жития, концепты  и перформансы напоминают о Гомере и Фолкнере, Гоголе и Сорокине, Свифте и Рабле, Бахтине и Проппе, Джойсе и Маркесе. И если страна Самара не выдерживает напряжённого сопоставления с Элладой, Одессой, Дублином и Йокнапатофой, то виновата не Саморукова, а мы – прототипы и персонажи.

Она не ждёт признания. Она пишет и издаёт. Сама. Как будто безвозвратно заканчивается эпоха, и вымирает, окончательно стирается  маргинальная самарская цивилизация. Цивилизация концентрированной и концентрационной России. Зона спасения, испытания и уничтожения. Где жизнь зреет, но не происходит. Жизнь снится, но не просыпается. Подпольная и параллельная, ищущая и не находящая точек пересечения.

Самара – мир сомнабулического идеализма и жёсткой, жестокой государственной обезличенной функции-миссии…

Наивный, при всей своей филологически-профессорской искушённости, автор-волшебник воскрешает людей вокруг себя, живущих и умирающих, и снова живущих в её тексте. Она возвращает существование тем, кого не было в истории.

Детская и мощная «энергия заблуждения», личное дело Саморуковой как «общее дело» Николая Фёдорова. Возвращение, воскрешение. В мир и культуру. В текст памяти. В память текста. Она пишет точно и продуманно, восторженно и неприлично, остроумно и невменяемо. Выверенно, как в древнем обряде, и небрежно, как в бреду, в бесконечном сне, в исторической коме…

Это твоя родина, сынок… Самара – город и окружающая её природа, Волга и подполье, горы и подземные прорехи. Мир туземцев, чьи предки задержались здесь на несколько столетий, и беженцы, переселенцы, осколки горячих и холодных великих войн. Хазары, булгары, кочевники, Жигулёвская вольница, монастыри и конструкторские бюро, ссыльное и запасное место. Космическая и беспризорная Безымянка…

Её проза удивительно кинематографична. Но дождётся ли она своего Балабанова и Зельдовича, Муратовой и братьев Коэнов?  Впрочем, она и не ждёт… Она продолжает свой эпос, свою археологическую лирику, всякий раз выныривая перед нами в точке пересечения параллельных миров. Перед нами реальными или придуманными ею. Точно такими же персонажами и прототипами, как и она сама.

Презентация нового романа Саморуковой была похожа на отчёт об археологической экспедиции. Вместе с книгами читателям на аукционе доставались артефакты, предметы быта и культуры, диковинные обрывки и осколки смутной самарской цивилизации. Игра, смерть, игра. История жизни. Жизнь…

Сергей Лейбград

 

Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 18 (106) за 2016 год