На протяжении всей истории человечества люди боялись трех вещей: непохожего на себя человека, природных стихий и – что особенно примечательно – распространения непривычной информации. С первыми двумя страхами постепенно научились справляться: покоряли природу, изобретая всё более изощрённую защиту от стихий, а от чужаков отгораживались границами, стенами и законами. Но вот информационные страхи породили целый арсенал средств контроля: от древних заклинаний и запугивания гневом богов до современной цензуры, превратившейся в настоящее искусство подавления мысли.

История запретов стара, как сам homo intellectus – человек мыслящий, чей извечный страх перед неизведанным толкал его к отчаянным попыткам «выключить» новое из жизни, словно неисправную лампочку. Эту функцию «выключателя» по очереди брали на себя старейшины племён, жрецы, князья, короли – каждый стремился стать верховным цензором своего времени. В Римской империи за распространение христианских идей людей не просто наказывали – их превращали в изгоев, лишая гражданских прав и принуждая к традиционным обрядам, словно пытаясь стереть саму память о новой вере.

В России цензура прошла особый, извилистый путь. Она, словно заботливая, но удушающей своей заботой мать, боролась не только с политической «крамолой», но и пыталась уберечь страну от «разврата веры, гражданского закона и благонравия». Доходило до абсурда: государство, будто строгая гувернантка, защищало читающих женщин от «тлетворного влияния» французских романов – при том, что весь образованный класс свободно говорил по-французски. Даже безобидный, казалось бы, Джонатан Свифт попал под топор цензуры: его «Путешествия Гулливера» запретили с формулировкой, достойной пера самого сатирика – «автор старается разные при дворах учреждения осмеивать».

Но настоящего размаха, превратившись в настоящее искусство подавления духа, цензура достигла в СССР. Здесь она стала вездесущей, как воздух, проникая во все щели человеческой жизни: от длины юбки до содержимого книжных полок, от причёски до маршрутов передвижения. После гражданской войны страну накрыла волна «чистки библиотечных фондов от идейно чуждой литературы» – словно генеральная уборка, где вместе с пылью выметали целые пласты культуры. Книги не просто запрещали – их отправляли в своеобразные библиотечные гулаги, именуемые «спецхранами». Под запретом оказались не только Ремарк, Майн Рид и Дюма, но и многие отечественные авторы, чьи произведения не вписывались в прокрустово ложе советской идеологии.

Коммунистическая партия оказалась невероятно изобретательной в создании химер, призванных держать граждан в страхе и повиновении. Виктор Пелевин в своём блистательном эссе «ГКЧП как тетраграмматон» отметил особую страсть советской власти к аббревиатурам – своеобразным «знакам красной магии». Эти тетраграмматоны, словно заклинания из древних гримуаров, обладали почти мистической силой: РСДРП разрушила империю, ОГПУ и ВЧК сокрушили врагов, ГОЭЛРО пыталась осветить страну, хоть и тусклым светом. Но экономические заклинания вроде ВСНХ и ВДНХ оказались бессильными перед реальностью, а вот карательные тетраграмматоны – НКВД, МГБ, КГБ – работали безотказно, вызывая первобытный ужас в сердцах граждан.

Сегодня мы наблюдаем причудливое возрождение старых практик. Нами правят люди, выросшие в оранжерее советских химер, магии и запретов. И, похоже, у власти нет других инструментов управления, кроме унаследованных от той эпохи. Новые тетраграмматоны не приживаются – ни «Наши», ни «Идущие вместе», ни даже «СВО» не обладают той магической силой, что их предшественники. Даже пространное «военно-патриотическое воспитание», на которое тратятся сотни миллионов рублей, не производит желаемого эффекта заклинания.

Современная цензура приобрела причудливый рыночный характер: владельцы «торговых площадей» ведут себя как феодалы, считающие, что им принадлежит не только земля, но и души живущих на ней крестьян. Они решают, кому позволено «пасти и стричь» податное население. Неугодных авторов клеймят словом «иноагент», их книги, словно прокажённых, заворачивают в непрозрачную бумагу, изгоняют с библиотечных полок – будто пытаясь стереть их из коллективной памяти народа.

Самыми плодовитыми производителями современных страшилок и запретов выступают 450 «представителей интересов народа», заседающих в Государственной Думе, и придворные мастера слова. Подобно поэту, провозгласившему «ни дня без строчки», они не пропускают и дня без сенсационных заявлений о новых запретах для податного народа, поучений о том, как следует жить, спать и размножаться. Дошло до того, что старый фильм «Интердевочка» устами председателя Думы объявлен виновным в развале СССР – словно художественное произведение может обладать разрушительной силой ядерной бомбы.

Но история учит: жизнь редко подчиняется запретам и цензуре – об этом красноречиво свидетельствует судьба СССР. Всё ищут и будут искать не только виноватых и ответственных, но и выход из лабиринта химер. Как пел Владимир Высоцкий, «власти колют нам второй укол», но лекарство от страха перед свободой мысли так и не изобретено. С виной всё просто – кто начал, тот и виновен. Ответственность, как это бывает всегда, ляжет на плечи тех, кто возьмётся изменять ситуацию к лучшему. А вот избавление от химер и преодоление цензуры остаётся делом сугубо индивидуальным – и написать жалобу в Спортлото, как иронизировал тот же Высоцкий, уже точно не получится.