Неприятные образы использовали в своём творчестве люди, безусловно, талантливые, большинством не понятые и многим омерзительные из-за выбранных способов выражения своих идей. Но от форм этих суть написанного Владимиром Сорокиным и показанного Алексеем Германом не стала хуже суровой российской действительности — той, которую мы видим каждый день и в Самаре.

Лет восемнадцать назад с подачи хорошего друга я прочитал рассказ, въевшийся в мою память буквально физически. Даже сейчас, вспоминая его, я чувствую то же омерзение и желание сунуть в рот два пальца, чтобы вырвать из себя это чувство, как было тогда. Но сделать это невозможно — избавиться от прочитанного, от прочувствованного, от пережитого. Невозможно не только (да и не столько!) потому, что автор сумел изобразить описываемое настолько реалистично, что читатель буквально становится свидетелем этого омерзительного, бесчеловечного действа, но и потому, что описанное давно стало обыденностью нашей жизни.

Этот впечатливший меня рассказ написал Владимир Сорокин, и назывался он «Настя».

Многие читатели наверняка знакомы с этой историей. Для других же коротко перескажу: большое семейство — несколько поколений — в котором живёт девочка Настя, накрывает на стол, украшает его, процесс этот длится долго. Одновременно девочку готовят к обряду, она такая радостная, вся в предвкушении, и по завершении отправляют в баню, растопленную докрасна, и подпирают дверь, и поддают жара, так, что в итоге девочка оказывается главным блюдом семейного ужина. И вот уже родственники терзают её тело на куски, с удовольствием поедая, и кто-то особенно близкий (кажется, отец), отрезает её грудь и наслаждается вкусом. Семейный праздник, практически идиллия!

Через несколько лет мне попадается фильм о знаменитом «деле врачей», события которого происходят в 1953 году. Привлекает он меня странным, непонятным тогда, названием: «Хрусталёв, машину!». Снял картину Алексей Герман-старший. И первая часть довольно сносная: там показан военврач, великолепный специалист, идейный коммунист, весь из себя такой замечательный, который вдруг становится врагом народа, арестовывается и отправляется на этап. И Герман показывает перевозку в автозаке — грузовике с закрытым кузовом, где вповалку едут урки со своим скарбом. Но ему мало просто показать неприятных людей в шапках-ушанках и ватниках, он устраивает там гомосексуальную оргию, от которой противно, но ты всё равно смотришь, тебя тошнит, а ты не можешь оторваться от экрана, в полном оцепенении и ужасе следя за тем, как гениальному врачу вставляют в задний проход  черенок от лопаты, как потом грузовик нагоняют чекисты, вытаскивают медика и сажают задницей в снег, как убивают его насильников прямо возле машины, как главный из чекистов говорит генералу (а герой-военврач — генерал!) «сахарок погрызи, переживёшь!», а потом везут его, изуродованного, на дачу к самому главному, который внезапно помирает, и именно этот арестованный может точно сказать, от чего.

Я не читал объяснений Владимира Сорокина относительно сути написанного в рассказе «Настя». Возможно, он это никогда не объяснял, оставив на волю читателей. А, может, просто не попадалось мне ничего такого.

Но интервью Германа смотрел. Он много рассказывал о сюжете этого фильма, о пересечениях с биографией отца и его семьи, о том, что вторая часть — арест, автозак и прочее — вполне могла бы и с ним произойти, потому что тоже был лауреатом Сталинской премии, но повезло, его не тронули, и сын вырос, стал режиссёром, стал снимать фильмы. И главную мысль свою режиссёр Герман озвучил так: «Мы — опущенная страна... Царями, большевиками, Ленином, Сталиным, Хрущёвым, обещаниями, бедностью…».

А сейчас я смотрю на нашу действительность, на совершенно безумную бесчеловечность, на многочисленные жертвы ненужных людям войн, где погибают наши дети, на сфабрикованные дела пензенских и питерских «террористов», где тоже, по сути, погибают наши дети, на умирающего в самарских застенках саратовского оппозиционера, и понимаю: эти два неприятных человека — Сорокин и Герман — показали не своё извращённое сознание, они показали нашу извращённую реальность. Мы сами радостно пакуем детей своих, намываем, наряжаем, чтобы зажарить в бане и сожрать за праздничным столом, радуясь величию ракет государства российского. Мы сами зовём себя «мужиками», забывая, а чаще и не задумываясь о том, что это целиком тюремное понятие, означающее нормальность в противовес «фраерам» и «петухам». Но там, где есть «мужики», должен быть и «пахан» — и он есть в нашей системе координат, сидит под куполами и звёздами, всё строго по тюремным понятиям. И не важно для нас, кто там сидеть будет — любой будет считаться «паханом», и потому слово его будет законом, а гражданские законы значения никакого иметь не будут. Как не имеют сейчас.

Прав был Владимир Сорокин, изобразив нас людоедами. Прав был и Алексей Герман, назвав нас опущенными. Ведь только опущенные в тюремной системе не имеют ни права голоса, ни даже права на нормальную жизнь. И никогда не смогут избавиться от этого клейма.

Лишь одна мысль не даёт мне покоя: почему мы доверили свою жизнь их тюремным законам, когда это закончится и сумеем ли мы стать, наконец, людьми?..

Хорен Григорьян, специально для ИА «Засекин»