Я не опознанный миром объект,
ночью летящий над стрелкой двух рек,
пусть и в бреду полусонном.
Сухость во рту, как остаток сухой
жизни, прошедшей под этой ольхой
в этом бараке бетонном...
С. Л.

Большая российская провинция находится сейчас в ситуации последнего шанса. И это точнее всего характеризует интеллектуально-психологическое, градостроительное и этическое самочувствие Самарской области и особенно Самары. Практически никогда еще в своей истории абсолютно символический и типологически показательный губернский центр не решал социальные и этические задачи как самые важные и принципиальные для своей настоящей и будущей судьбы.

Новые города Российской империи, а затем и СССР не развивались органически, не прорастали, следуя антропологически природному ритму, а возникали по приказу, как военно-промышленные и оборонительные поселения. И их формирование совершенно не зависело от социально-культурных интересов людей, их населяющих и заселяющих.

Самара - типичный новый город эпохи колониальной экспансии. Чего стоит только предписание Бориса Годунова, о том, чтобы основанный в месте впадения реки Самары в реку Волга город-крепость Самару "заселить сволочью"?! Таким же типичным новым городом, но уже империи советской явился Тольятти, ставший образцом колонизаторской воли государства, но на этот раз не для выполнения оборонительных функций и нейтрализации кочевых народов и казачьей вольницы, а в отношении самой природы во имя индустриального - автопромовского и химического - прорыва.

То есть человеческая, социально-архитектурная составляющая городского бытия оказывалась здесь даже не на втором, а на девятом или десятом плане. Но если Тольятти, возникший рядом с беспощадно затопленным Ставрополем-на-Волге, строился в автоградской своей части еще и как витрина индустриально-пролетарского комфорта, то Самара вплоть до распада СССР так и оставалась крепостью, торгово-купеческим транзитным базаром, ссыльным поселением. А позже - гигантской военно-промышленной слободой, ГУЛАГом и межэтническим миграционным центром.

Естественно, что генеральные сверхзадачи государства лишь демагогически касались эстетики и этики социальной жизни горожан, являвшихся по сути либо солдатами, либо беженцами, либо заложниками и заключёнными имперского строительства и военного могущества. Мы по инерции и по исторической иронии продолжаем гордиться званием "второй столицы", не задумываясь о том, что это весьма невесёлая и не вполне человеческая роль. Роль мобилизационная, искусственная, свидетельствующая о том, что город существовал всё время в ситуации надрыва, как произвольный объект мобилизационно-военного и промышленно-тылового назначения. Увы и к сожалению, но у жизни в ритме войны есть только лимиты и лагерные нормы, но нет и не может быть органической культуры и универсальной эстетики.

Лишь в середине XIX века, а затем на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий Самара приближалась к феномену классического европейского города. Сначала, став губернской столицей и получив почти "немецкий" генеральный план строительства. А затем в период Серебряного века, благодаря земству и местному самоуправлению, обретя, наконец, отдельные, но трогательные черты заповедника купеческого модерна. Заповедника, который сейчас анекдотически уничтожается в силу абсолютно маргинального культурного сознания муниципальной власти.

Всё остальное время Самара цинично и жестоко была "жертвой" холодной и "горячей" войны, геополитического соперничества и гонки вооружений, а также этически и эстетически безжалостных государственно-идеологических экспериментов.

Печально и смешно, что в эпоху "парада суверенитетов" и первоначальной рыночной экономики - вместо "возвращения к себе" - финансово мощный, нефтехимический, промышленный и торговый центр вновь окунулся в колониальный режим существования и развития. Быстрые и бешеные деньги, которые делали и сделали здесь нувориши и чиновники, превратили Самару, по сути, в колониальную градостроительную территорию. Жители оказались в качестве туземцев, а обладатели финансово-административных ресурсов исполнили партию конкистадоров, извлекших за минимально короткий период времени максимальную прибыль для своей будущей и уже иногородней (если не иностранной) жизни. Как результат - чудовищные "протезы" высоток в старой части Самары, бетонноблочные и пыльные микрорайонные спальники, изувеченная транспортная и коммунальная инфраструктура, автомобильно-дорожный коллапс и нервно-истерическое состояние представителей далеко не самой последней в стране архитектурной школы.

Кроме самой длинной в России волжской набережной, похожей сегодня больше на взлетную полосу, кроме "незахваченной" и "незахватанной" красоты волжского правобережья и чудом сохранившихся шедевров градостроительного модерна и конструктивизма Самаре отныне нечего предъявить эстетическому и этическому будущему.

Как называется последний шанс современной реанимации самобытной и перспективной Самары? Чемпионат мира по футболу в 2018 году? А может, внезапное пробуждение социальной вменяемости властной и финансово-промышленной элиты? Или доведенное до предела чувство ментальной справедливости хранителей интеллектуально-общественной совести и архитектурно-градостроительной ответственности?..

Если второе и третье невозможно, то пусть будет Мундиаль. Только неизвестно, это последний шанс спасти Самару или, наоборот, вынести ей окончательный приговор. Ибо уровень произвола, коррупции, непрофессионализма, асоциальности и безразличия к историческому месту, приведший строителей стадиона на стрелку Волги и Самарки, вне добра и зла. Вне этики и эстетики...

Сергей ЛЕЙБГРАД