В условиях неопределенности будущего и нового прочтения мировой истории, не лишним будет открыть картину нашего прошлого. Что не трудно сделать благодаря наличию в Самаре интерактивного парка «Россия – моя история» (НКО «Фонд гуманитарных проектов»). Самую подробный отзыв об этих парках четыре года назад написал выпускник истфака СамГУ Михаил Волчков , но давайте, в уже новой реальности, еще раз пройдемся по интерактивным залам, вдумываясь в симфонию победивших теперь смыслов и игру цитат. Заметим: цитаты подлинные, но, если история, по словам Мишеля Фуко, представляет собой карнавал, то и цитаты могут носить маски.

Вот не читал, скажем, князь XI-XII веков Владимир Мономах классика русской истории Николая Карамзина и не знал, что выгнал из Руси «берендеев, печенегов и торков» . Не только потому, что не читал, но и потому что печенеги с торками по современным данным вблизи границ уже не жили. А, почитав, узнал бы княже, что выгнал не всех: оставил часть на границах служить черными клобуками и черкасами. На выставке цитату обрезали: раз уж выгнал – значит выгнал. И точка! Или вот другой Владимир, Ульянов-Ленин, пишет, допустив толику юмора, в своем труде «Государство и революция»: «…Иной шутник и нас стал бы утешать: «сойдет» и такое бессмысленное, уродливое слово, как «большевик», не выражающее абсолютно ничего, кроме того, чисто случайного, обстоятельства, что на съезде 1903 года мы имели большинство…». А цитату сокращают, превращая третье вымышленное лицо в первое, подлинное. И вот Владимир Ильич говорит нам, что есть «такое бессмысленное, уродливое слово «большевик», не выражающее абсолютно ничего…». Какой юмор - все у Ильича серьезно.

Историческим деятелям про себя тут можно многое узнать. Стоит казак Емелька Пугачев, припоминая, что сказал перед казнью: «Прости, народ православный, отпусти мне, в чём я согрешил перед тобой...» На выставке осталось начало фразы - честно сказано, что речь с этих слов начинал, словно за бунтарство, а не за грехи прощения просил. А чем кончил – знать не надобно (и без того простим).



Или - что там бунтовщики! - узнает царь Иван Грозный, что дипломатические отношения у Руси с Англией только в XVII веке начались. Как же он с королевой английской в своём XVI переписку вел? С единственной, между прочим, женщиной переписывался (на выставке сказано). «Это с какой-такой королевой переписывался, а?!» - строго спросит Ивана Васильевича гайдаевская милиция. «Да кто ж поймет: в переписке-то все они – королевы…». Что ж – и его простим. Что с него, кровопивца, взять?


Кровопивцем, впрочем, признаем с оговоркой, по обстоятельствам. Ох уж эти обстоятельства! Много их в Русском мире было. И люди гибли больше не от репрессий, а от эпидемий (ладно, утешили), и закрепощение крестьян шло не по указу власти, а «по обстоятельствам жизни» (тоже цитата – профессора Руслана Скрынникова). Но и хорошие обстоятельства случались: узнает гость парка, что, оказывается, блины не язычники изобрели, а постящиеся, что пельмени – блюдо не удмуртское, а русское. Всё - обстоятельства…


А так история «Моей историей» всем лестна. Заглянет на выставку император Николай Павлович, узнает, что был за национально-патриотический курс (хотя национальные традиции презирал и курян как-то обругал за национальные наряды). Заглянет посол англицкий Джордж Бьюкенен – узнает, что он, посол, до последнего укорявший Николая II за мягкость, Февральскую революцию организовал! Так что и царю - похвала, и послу –значимость. Обоим приятно.

Допустим, есть недосказанности. Что Пушкин единственный в России о смерти временщика Аракчеева жалел – узнаем, а что самые едкие эпиграммы на него же писал (пусть и не единственный) – нет. Что философ Иван Ильин говорил о важности русского правосознания – увидите цитату на входе, а о русском желании «потопить весь мир» – сами понимаете... Но лишнего знать вроде и не надо. А то и ересь жидовствующая – от западного гуманизма, и анархизм народнический – от избытка образования. Хотя и без образования нельзя: вот генерал Лавр Корнилов, хоть и писал научные труды, но так «плохо в политике партий разбирался», что либералом стал. Ох уж эти либералы! Сплошная путаница от них. Помнится, либеральный историк Адриан Селин сокрушался, что организаторы парка, говоря о Столбовском мире 1617 года, спутали портреты главы шведской делегации Якоба Делагарди с его отцом Понтусом . Но и сам спутался: на портрете не Понтус и даже не Якоб, а шведский король Густав II (на Понтуса бородой похожий), который в Столбах... вообще не был.


Или вот в другом конце парка – премьер Петр Столыпин, которого, как известно, державники любят за то, что вешал и реформировал, а либералы - что реформировал и вешал. Чувствуете разницу? Простолыпинская партия октябристов так чувствовала, что организаторов запутала. Недаром на выставке «Рюриковичи. Романовы» названа «умеренно-либеральной», а – через стенку – на выставке «От великих потрясений к Великой Победе» -представлена партией цветной революции. Вот какие они – либералы – коварные! У них, кстати, и исторические предшественники есть. Почему украинцы? Нет: галичане.


Мало того, что между востоком и западом лавировали (да, как в скороговорке, не вылавировали), так еще до того долиберальничались, что первые удумали своих князей казнить в 1211 году.


И пусть самого первого князя – Игоря – убили сильно раньше, в 945, а в 1147 казнили другого Игоря (Ольговича, позже канонизированного), но так то – князья киевские! Там это дело привычное, не в счет. «Кто князей первыми убил? – Вы и убили-с».

Да карнавал – на то и карнавал, чтоб удивлять! Есть, правда, что-то еще, опасно проступающее за симфонией цитат. Христианские ценности сложно связать с имперским величием. Христианство приходит на закате империй, потому что слава земных побед несовместима с нравственным спасением. Это не значит, что христианин не может защищать Родину с оружием в руках. Здесь вопрос отношения, которое очень точно выразила Зинаида Гиппиус в своей статье-рецензии (разгромной) на философию Ильина «Меч и крест»: «Убивать никогда нельзя, но иногда еще надо». Христианин, взявшись за оружие, осознает свою нравственную гибель, которая оказывается высшей формой его самопожертвования. «Жертвенная святость», - вторит нам парк скупым на сведения стендом про первых святых Бориса и Глеба.


Не обнаруживается ли сходство с революционной самоотверженностью, за которой, как писала Лу Саломе, часто кроется простая и сильная вера?А если заглянет на выставку самарская гвардия Захара Прилепина не удивится ли, узнав, что член его державно-патриотического Взвода «затравленный» Кондратий Рылеев перед смертью не говорил, что в России «не умеют ни судить, ни вешать», а благословения просил. Не начинается ли отсюда головокружительный путь, уравнивающий мучеников с борцами революции в акте самопожертвования? Так раскрывается сходство святых выставки и их мнимых антиподов. И кажется, что в удивительном мире нового прошлого, они все чаще хитро подмигивают друг другу со стендов, когда с уходом последнего посетителя в интерактивных залах гаснет свет.