Зима сбросила яркие краски пролетевшей осени. Эти жгучие краски были последним «Прощай!» ушедшего теплого сезона. Вступивший в зиму мир стал потускневшим и монохромным. А в этом году к привычному сезонному контрасту белого снега и голых черных стволов добавились новые доминанты: белые халаты врачей, белые стены больничных палат, черные вести о смерти от ковида.

Символика черного и белого цветов имеет безмерно обширное число смыслов, порой парадоксально опровергающих друг друга. Так, белый цвет может означать чистоту, непорочность, святость, благородство, но может быть и приметой умирания (мертвенная бледность), болезни, тоски, одиночества. Точно так же и черный цвет весьма многозначен: от семантики зла, демонизма, греховности, гордыни, зависти («черная зависть») до позитивных значений – торжественности (парадный черный костюм), возвышенного аскетизма, отречения от мирского и суетного (одеяния православных монахов), священного талисмана (амулеты, черный цвет в культуре мусульманского Востока, камень Каабы).  

Белый цвет – это зачастую спутник писательского творчества, символ священного трепета, охватывающего художника, приступающего к акту творения. Путь творческой личности обозначен тремя вехами: чистый белый лист бумаги – черновик – беловик (окончательный вариант произведения). Белла Ахмадулина в стихотворении «Новая тетрадь» так писала об этом творческом волнении поэта, смотрящего на белый лист бумаги:

Смущаюсь и робею пред листом бумаги чистой.
Так стоит паломник
у входа в храм.
Пред девичьим лицом
так опытный потупится поклонник.
Как будто школьник, новую тетрадь
я озираю алчно и любовно,
чтобы потом пером ее терзать,
марая ради замысла любого.

ХХ век радикально пересмотрел систему существовавших значений этих цветов. Основатель супрематизма Казимир Малевич в черном и в белом увидел многомерные символы непостижимой бесконечности, «вольной бездны». Помимо знаменитого «Черного квадрата», принципиальным и знаковым высказыванием Малевича была работа «Белый квадрат на белом фоне». Сам автор восторженно признавался: «Я взломал лазурный заслон цветовых ограничений и вышел в белизну; ставьте парус и плывите за мной, товарищи штурманы, навстречу бездне, я воздвиг маяки супрематизма... Правьте за мной! Вольная белая бездна – бесконечность – перед вами».

Оппозиция «черное – белое» может в нашем сознании соотноситься и с другой оппозицией – «звуки – беззвучие». Эти два ряда могут дополнять друг друга. Сразу вспоминается, скажем, рассказ Джека Лон- дона «Белое безмолвие».

Да и в обычной жизни мы придаем этим реалиям немаловажное значение. Так, в глухом мраке безлунной ночи особенно тревожно-значимыми становятся звуки. Звук – это, по сути, маркер пространства. Пароходные гудки, удар причального колокола, крики речных чаек, скрип дебаркадера, пронзительный лай взбалмошной собачонки на берегу, тарахтенье припозднившейся моторной лодки на уснувшей реке – все это неизбежно напоминало проезжему человеку, оказавшемуся в ночной Самаре, о близости Волги, о специфическом мире «русского Нила». А заливистые сирены пожарных и милицейских машин, «скорой помощи» поселяют в душе тревогу и напоминают о чьем-то близком несчастье.

Ночью иной человек, томимый бессонницей, пристально всматривается в распахнувшееся над ним темное небо. Чернота далекого космоса таит в себе неизвестное. Человеческая фантазия, плетя свои причудливые кружева, позволяет нарисовать облик возможных угроз, которые непременно материализуются и явятся оттуда – из этой пугающей своей неизмеримой бесконечностью черноты космического пространства.

Современные литературные модели будущего не свободны от страха перед Грядущим. Они полны предчувствия вселенских катастроф, апокалиптических ожиданий. Мерещится Армагеддон, причиной которого станут либо гигантские астероиды, либо агрессивные «чужие», либо какая-нибудь шалая черная дыра, которая засосет в свои непостижимые глуби всю нашу солнечную систему. Интернет, да и все медиапространство переполнены этими страшилками. Да, черный цвет – это еще и цвет страха, парализующего волю и обрекающего человека на безысходность ожидания гибельного финала.

Искусство нередко прибегало к ахроматическим художественным решениям. Использование символики черного и белого – форма иносказательной выразительности. Черное и белое выступают как дуальные символы, как смысловые антиподы. Мы восхищаемся лаконичной многозначностью графики. Вспомним образцы китайского силуэтного искусства, работы парижского силуэтиста Фридерика Сидо, русского мастера Федора Толстого. А в начале ХХ века целую галерею силуэтов известных писателей создала Елизавета Кругликова. Черно- белая цветовая гамма дает порой художнику даже больше, чем пестрая полихромия. Многое зависит от особенностей задуманного художественного целого. Наверное, не случайно кинорежиссер Григорий Козинцев, работавший в эпоху цветного кинематографа, сознательно выбрал при создании фильма «Гамлет» ахроматическое решение.

Мотивы, связанные с контрастом черного и белого, мы находим в лирике. Вот строки набоковского стихотворения «Лунная ночь»:

Поляны окропил холодный свет луны.
Чернеющая тень и пятна белизны
застыли на песке. В небесное сиянье
вершиной вырезной уходит кипарис. 

И даже картина чаемого рая, возможно, навеянная воспоминаниями о детстве в России, представляется Набокову непременно заснеженным пространством (стихотворение «Белый рай»).

Рай – широкая, пустая оснеженная страна:
призрак неба голубого,
тишь и белизна...
Там над озером пушистым,
сладким холодом дыша,
светит леса молодого белая душа...
Там блаженствовать я буду
в блеске сети ледяной,
пробираться,
опьяненный
вечной белизной,
и, стрелою из-под веток вылетая на простор,
на лучистых, легких лыжах
реять с белых гор.

Чередование черного и белого связано в литературе и с мотивом шахмат, с черно-белым полем шахматной доски, с цветовым контрастом фигур. Сигизмунд Кржижановский в новелле «Проигранный игрок» изображает смерть шахматиста Пемброка как его превращение во время сеанса одновременной игры в проигранную пешку. Перед нами художественное воплощение фантазийного мотива гибельной метаморфозы: «Их было двадцать. Симметрично рассаженные по обе стороны длинного и узкого стола, все двадцать думали. И подошвы их ног, прижатые к светлым и темным, темным и светлым квадратам паркета, и зрачки их глаз, притянутые к темным и светлым, светлым и темным квадратикам шахматных досок, – не двигались. Длинный и узкий стол с игроками и крохотными, поблескивающими черным и белым лаком резными фигурками был вдет, как в футляр, в длинный и узкий зал с узкими же прямоугольными прорезями окон».

Смерть героя отнюдь не случайна, ибо он и виртуоз-хозяин, и одновременно заложник, раб своей страсти.

Черно-белая гамма как изобразительный ряд неизбежно присутствует в литературе о войнах. Об этом в мировой литературе сложилась целая библиотека книг. Реалии войны формируют, изменяют и наш привычный лексикон. Например, в активный речевой обиход с 1970-х годов вошло выражение «черный тюльпан» с новой семантикой. Конечно, оно было и раньше. В справочной литературе мы найдем несколько значений этого словосочетания. Это и название декоративного тюльпана черно-синего оттенка, и кодовое наименование операции по депортации немцев из Нидерландов в 1945 году, и заглавие романа Александра Дюма, и название фильма с Аленом Делоном в главной роли. Но в сознании наших соотечественников это словосочетание стало ассоциироваться в первую очередь с Афганской войной, поскольку так в неофициальном речевом общении именовали советский военно-транспортный самолет Ан-12, увозивший на родину цинковые гробы с телами погибших военнослужащих – тот самый печально из- вестный «груз 200». И здесь черный цвет был цветом горя и скорби.

Возможен и взаимопереход черного и белого, когда черное, так сказать, мерцает внутри белого (скажем, ранняя седина от пережитого). Роберт Рождественский завершает «Балладу о красках» драматическими словами о счастье женщины, глядящей на вернувшихся живыми из фронтового ада своих сыновей, из которых один был не столь давно черноволосым, а другой рыженьким:

Сыновья сидят рядком к плечу плечо.
Ноги целы,
руки целы –
что еще?
Пьют зеленое вино,
как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы
смертельной белизны...
Видно, много
белой краски
у войны.

Белое и черное – извечная контрастная пара. А что между этими полюсами? А между ними – все оттенки серого. Обилие серого рождает у человека естественную жажду зрительной компенсации – воистину целительного буйства красок, жизнерадостного разноцветья новогодних празднеств с сияющими елочными игрушками, пестрыми гирляндами. Да и нынешние унылые маски неплохо было бы, хотя бы на короткое время, заменить на яркие маски карнавала. Не будем забывать, что праздник – дело рукотворное. От праздничного настроения тоже зависит и телесное, и душевное здоровье.

Сергей ГОЛУБКОВ,
доктор филологических наук, профессор Самарского университета.

Источник: Свежая Газета. Культура, №24 (197), декабрь 2020.