Злые потомки Каина расплодились и населили Землю, а праведное потомство Сифа оказалось неконкурентоспособным в борьбе за выживание и свелось лишь к Ною (Рассел Кроу), его жене (Дженнифер Коннелли), трем сыновьям и чудаковатому отшельнику дедушке Мафусаилу (Энтони Хопкинс). Очевидно, что-то пошло не так и теперь творению Господа необходима капитальная перезагрузка. Ной понимает, что быть потопу, и в союзе с шестирукими каменными великанами начинает строить ковчег.

Экранизация ветхозаветных историй – жанр консервативный. Если евангельские сюжеты порой провоцируют режиссеров уровня Пазолини и Скорсезе на смелые авторские высказывания, то фильмы по Ветхому Завету обычно сводятся к набору осторожно-почтительных иллюстраций к литературному первоисточнику. Аронофски выбирает иной путь. Во-первых, он примеряет на библейское предание одежды типового фэнтези и оказывается, что они сидят на нем лучше, чем можно было предполагать. Во-вторых, он вводит в хрестоматийный сюжет изобретенных им персонажей, среди которых, например, не только злой царь Тубал-Каин или сиротка Ила (Эмма Уотсон), но и диковато выглядящие в контексте библейской истории каменные гиганты, которые у него оказываются падшими ангелами, проклятыми Богом за излишний гуманизм. И, наконец, Аронофски радикально переписывает сами библейские события – отчасти, как кажется, из чистого волюнтаризма, отчасти, чтобы извлечь из них максимум драматургического материала. Если в Библии Бог дает Ною прямые указания, то здесь он ограничивается метафорическими видениями, и Ной вынужден самостоятельно их интерпретировать и затем сомневаться, правильно ли он понял месседж. Если в Библии сыновья Ноя женаты, то тут холосты, и проблема продолжения рода после гибели всего живого становится еще одним богатым источником драматизма.

Конечно, Аронофски действует нагло, но эта наглость и спасает фильм, превращая его из прилизанного блокбастера на духоподъемную тему (каким он мог бы стать, и к тому были все предпосылки) в действительно интересную картину – шероховатую, драматичную и безумную в достаточной степени, чтобы каждый раз не знать, чего от неё ожидать. Логично было бы, например, ожидать фильм-катастрофу со сладострастными картинами потопа и разрушения в духе Эммериха, но Аронофски дает потоп довольно лаконично, а потом сразу же на полчаса запирает действие в камерную тесноту плывущего по волнам деревянного чемодана. Вообще «Ной» оказывается неожиданно интровертным фильмом, что, конечно, типично для Аронофски, но нетипично для жанра, в котором он работает: внешним событиям режиссер явно предпочитает события внутренние, а борьбе с водной стихией и каиновым племенем – борьбу человека с собственной душой или, на худой конец, семьей. Аронофски будто желает побыстрее отделаться от неизбежной по маркетинговым соображениям битвы с Тубал-Каином и вновь вернуться к нахмуренному лбу Рассела Кроу, размышляющего, допустимо ли во имя добра уничтожить человечество и достоин ли человек права на размножение.

Всерьез такими вопросами впору задаваться лишь подросткам, городским сумасшедшим и гуманитариям академической закваски, но дело в том, что Аронофски в каком-то смысле является понемножку и первым, и вторым, и третьим. Свою философию он упаковывает в эстетику залихватского и местами смехотворного китча, и это, конечно, делает «Ноя» легкой мишенью для иронически настроенных критиков. Но у Аронофски же всегда так – всегда как в реслинге, о котором он сделал свой лучший фильм: захваты и броски искусственные и китчево-нелепые, а вот боль самая настоящая. И здесь «Ной» оборачивается не историей праведника и не хроникой апокалипсиса, а видением убежденного, что кругом одни сволочи, мизантропа, чьи грёзы сбылись, зло уничтожено, и теперь он оказался в одиночестве настолько полном, что полнее просто не бывает – один на всей Земле. Ты говорил, что кругом так много плохого? И вот его нет. Ты победил. Самое время изобретать вино, чтобы, быть может, с его помощью попробовать пережить свою победу.

Роман Черкасов