На рубеже тысячелетий даже на фоне таких радикальных режиссеров, как Гаспар Ноэ и Брюно Дюмон, кинематограф Филиппа Гранрийе смотрелся чем-то совершенно уникальным и еще более бескомпромиссным. Два его первых полнометражных фильма – «Темный» и «Новая жизнь» – вошли в канон нового трансгрессивного кино, в котором экспериментальная составляющая направлена на переизобретение самого языка этого медиума.

Насилие в фильмах Гранрийе принципиально отличается от аналогичного феномена в массовом искусстве – вместо натурализма образов его работы предлагают реальность аффекта. В своих интервью режиссер неоднократно подчеркивает, что стремится достичь посредством кино специфики первичного взгляда, который бы не был опосредован ни индивидуальной психологией, ни социокультурной дискурсивностью. «Фильм, вероятно, затруднительный в этом отношении, потому что он не относится ни к Символическому, ни к Воображаемому. Он создан в рамках Реального в том смысле, что он развивает восприятие мира непосредственного порядка, «первый взгляд», – говорит Гранрийе по поводу «Новой жизни», задавая тем самым один из центральных мотивов своего творчества.

Однако обратной стороной радикализма выбранного метода оказывается требование последовательности: если уж конвенциональный язык кино должен быть разрушен, то вполне логично, что это приведет к таким формам высказывания, которые на кино будут похожи все меньше и меньше. Это и произошло с Гранрийе, что поставило его работы в пространство неразличения между кино и некино. Так, предпоследняя на настоящий момент его картина «Белая эпилепсия» лишена не только нарратива, но и типичного формата кадра. Перед зрителем не горизонтальное изображение, а вертикальный образ, уводящий его в направлении материального опыта видения. Исследователь пограничных форм кино Сергей Фоменко как нельзя точно выразил телесный аспект эффекта от просмотра этого фильма: «Для Гранрийе тело – это само Реальное, постоянно-непрозрачное, неизменное от начала времен. Мир «Белой эпилепсии» – показанный в вертикальном кадре, сближающем фильм с видеоартом, – это хтоническое пространство, в котором мужское и женское тела сливаются в единое целое в своей стихийной хореографии».

На фоне этого движения, последовательного отказа от символического и воображаемого регистров художественного образа в пользу Реального (если воспользоваться лакановской триадой), новый фильм Гранрийе «Наперекор ночи» может показаться шагом назад, компромиссом. Два с половиной часа экранного времени все-таки предлагают зрителю историю, в которой узнаются мотивы мифа об Орфее и Эвридике. Однако центральный элемент в конструкции фильма – телесность чувственного начала связи между людьми – позволяет картине вырваться за рамки логики представления.

Фильм не показывает и не рассказывает, он дарит опыт ощущения – страха, растерянности, возбуждения, отвращения. «Наперекор ночи» – жест, направленный на возвращение кино его первичного импульса, о котором писали и которого пытались достичь самые первые авангардисты, например такие, как Жан Эпштейн. «Изображение дрожало, всё дрожало, у него было впечатление, что дрожание изображений распространилось на холл. На самом деле это было землетрясение!» – описывает опыт просмотра фильмов Эпштейна Гранрийе. Таким же землетрясением стремятся быть и его работы, и небезрезультатно.

Олег Горяинов

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 13 (121), 2017