Фото Анны Колмогоровой

 

Павел Губер – личность известная в самарской фэшн-индустрии, и на его фотографиях всегда знак качества. Говоря на чистоту, фотографов у нас в Самаре много, но этот – особенный. Он отвергает всякое сюсюканье, которое так любят молодые люди, недавно взявшие в руки фотоаппарат. Ему не кажется, что задача фотографа – раскрыть модель: она слишком живая и вертлявая для него, а у него есть свое представление об эстетике, и он четко гнет свою линию. Его модели неподвижны, беспристрастны, даже холодны, и это завораживающий холод Снежной королевы.

Фотографии Губера легко принять за качественную и не самарского происхождения рекламу. Его попадание в стиль классической рекламы Dior или Chanel, вообще в мировой глянец – абсолютно. Гордые, надменные лица, гладкие, как кусок льда, излучающие недосягаемую, нечеловеческую красоту, какие-то идеальные люди, выращенные путем беспристрастного евгенического отбора, строгие костюмы, черно-белая гамма – всё это, как во всякой хорошей глянцевой фотографии, рождает ощущение, что рекламируемый товар производится где-то в космосе. На фотографиях то тут, то там мерещатся Лана Дель Рей и Синди Кроуфорд, и оторопь берет, когда узнаешь, что этих прекрасных инопланетян снимали, например, у музея Алабина, а сами они простые самарцы и самарчанки.

Фото Анны Колмогоровой

 

За основу, как кажется, Губер берет снимки основоположника конструктивизма Александра Родченко. Он превращает свои модели в набор черно-белых плоскостей, особо напирая на остроконечные треугольники: развороты лица, подчеркивающие узкий подбородок, острый вырез декольте, четкие линии теней – всё служит для того, чтобы представить лицо модели граненым геометрическим телом. Фотографии получаются одновременно лаконичными, простыми, и в то же время чрезвычайно энергетичными. Спокойные лица моделей всякого способны вывести из равновесия.

Но даже Родченко был эмоциональным фотографом. А специфическая губеровская холодность напоминает о питерской «Новой Академии» и особенно о ее представителе Георгии Гурьянове, ударнике группы «Кино» и художнике, писавшем гребцов, борцов и лётчиков, полуголых советских сверхчеловеков. Эмоции на картинах и фотографиях, как и в 1930-х, передаются не взглядами, обычно направленными строго вперед, а особой телесной биомеханикой, которую разрабатывал еще Мейерхольд в 1920-е: поворот головы, широкие жесты руками, расстановка ног, наклон туловища – вот каков язык «Новой Академии».

Тело при этом обездушивается: уводится взгляд, часто модель в темных очках, полностью отсутствует мимика. Но глянец и не подразумевает эмоций в обычном смысле этого слова, ведь модели – это сверхлюди. Это не casual, это «иконы». Девушки здесь слишком красивы, чтобы быть желанными, а юноши слишком слащавы, чтобы не задуматься об их женственности. Женщина здесь сильна, мужчина – слаб. И даже удивительно, как зритель умудряется испытывать сексуальные токи от фотографий, напрочь лишенных адресного посыла.

Если говорить о самой экспозиции в Арт-центре, то сделана она с большим вкусом. В центральном зале разместились несколько небольших фанерных комнат-кубов, фотографии размещены по несколько одинаковых вместе (отсылка к идее Уорхола о тиражировании, уничтожающем уникальность). При этом каждая такая подборка фотографий повешена на специальный продуманный задник или оформлена особой рамой, фотографии приставлены к стене, разложены на столиках или на полу. Вместе группы фотографий складываются в иконостасы гедонизма. И в этот высококачественный гедонизм хочется верить.

 

Сергей Баландин