Повесть «Жажда» Андрей Геласимов написал в 2002 году, как раз в то время, когда в России шла Вторая чеченская война. Герои книги – три друга, по призыву попавшие в Чечню. Все они выжили, вот только один, главный герой Костя, вернулся изувеченным. Фильм «Жажда» был отмечен на  «Кинотавре» специальным дипломом жюри «за энергию и обаяние» мужского актёрского ансамбля. Так уж вышло, что, не завоевав никаких главных кинематографических наград, фильм получил гран-при на православном кинофестивале «Лучезарный ангел», патроном которого является патриарх Кирилл.

- Когда от продюсеров поступило предложение написать сценарий по моей повести, я был немного удивлен, потому что она не очень кинематографична. Прежде всего, она написана от первого лица, в то время как особенности переноса повествования от первого лица в кинематографический язык неизмеримы.

- Существует мнение, что российский кинематограф переживает кризис. Что вы об этом думаете?

- Это неправда. Есть очень много хороших русских фильмов. Алексей Попогребский, Александр Велединский, Андрей Звягинцев, Сергей Лозница… Ещё Александр Прошкин и Валерий Тодоровский. У нас много замечательных режиссеров. Во всяком случае, на «Кинотавре» в этом году была представлена очень интересная палитра, как мне кажется, не просто российского кинематографа, а европейского кино. Например, замечательный фильм «Небесные жёны луговых мари» Дениса Осокина, который приезжал к вам в Самару. Фантастическое кино, я его посмотрел не на «Кинотавре», потому что там не было времени, а на фестивале во Франции. И я, и французские зрители были в полном восторге. Ни у одного из французов не возникло мысли, что русское кино катится в тартарары.

- Вы упомянули Александра Велединского, и мне вспомнился его фильм «Живой», также посвященный Чеченской войне. Насколько для «Жажды» важна именно тема Чечни?

 - Тема конкретного Чеченского конфликта там не так важна. Важен просто военный конфликт, поствоенный синдром и те шрамы, которые остаются на душе человека после любой войны. Это может быть война в Афганистане или Крымская война 1854 года. Дело в том, что война – это удел молодых. Воюют, в основном, 18-19-летние ребята. И они не готовы к войне. Я воевал в университете в девяностые годы, когда мои студенты уходили на войну. И я точно знаю, что они не были к ней готовы, что это неправильно. Нам нужна другая армия, состоящая не из этих мальчиков. Им тяжело. Им было тяжело находиться там, но когда они вернулись, им стало в десять раз тяжелее жить здесь. Поэтому многие из них возвращались обратно на войну. Я знал людей, которые уезжали в Чечню снова, уже на Вторую чеченскую кампанию. То есть на первую попадали по призыву, а на вторую ехали уже добровольцами, по контракту вербовались. Они заболевали войной. Ко мне однажды во Франции на каком-то литературном фестивале подошёл человек и сказал: «Ваша "Жажда" обо мне». Он воевал в Сербии и говорит, мол, вы про меня написали. То есть получается, что я пишу ещё и про французские иностранные легионы. Дело не в Чечне. Чечня, Сербия, Афганистан – не важно. Важно, что мальчишек жалко.

Прошедшие чеченскую войну – это такие же мальчики, как те, что учились у меня в университете и которых призвали на войну. Вернее их призвали в армию и, как один из них мне рассказывал: учебка была в Подмосковье, а потом нас загрузили в самолёт. Им даже не говорят, куда везут. Прилетели, а тут появляется сержант и говорит: «Чё, смертнички, прилетели?» Мои студенты туда ушли, а я остался преподавать в Якутском университете. Я праздновал тот Новый год, в 1996-м. А потом анализировал его. Вспоминал, как я детей спать уложил, как шампанское открыл. И потом спустя десять лет я понял, что это был именно тот Новый год, когда они в ту ночь брали Грозный. Я потом уже со временем думал, что вот я шампанское открываю, делаю салаты, говорю жене «С новым годом, дорогая», детей спать укладываю. А там такой ад творится. И это осознание одновременности происходящего заставило меня начать писать эту вещь. То есть ты открываешь шампанское, а в этот момент Петраковский полк гибнет.

- Вот мы сейчас с вами разговариваем, а  Майдан пылает.

- Да, это о том же. Штука в том, что в тот Новый год я тоже по телевизору слышал, когда появились генералы и сказали, что сегодня будет штурм Грозного. Они сказали это, но их слова не остались на сетчатке моей памяти. В те времена была такая программа «Взгляд», её вёл Александр Любимов. И я помню, что чуть позже штурма Грозного он рассказывал со слов танкистов, что когда они пробивались к центру Грозного, траки шли по костям. Они слышали, как траки танков перемалывали кости. Безымянные мёртвые люди, собаки едят кого-то. Огромное инфернальное поле Иеронима Босха. А ведь всё это были мои студенты и чьи-то дети.

- Поэтому вас так задела эта тема?

- Моя молодость пришлась на период распада Советского Союза. Это мы сейчас говорим о Майдане, пылала Югославия, пылает Европа и Средняя Азия. Но для нас, школьников восьмидесятых годов, вдруг начавшаяся на территории моей страны война была не просто откровением, а апокалипсисом. И эту боль я попытался здесь отразить. Однажды у меня в Париже была пресс-конференция, а я туда пришёл и просто слова сказать не мог. Я утром проснулся, а по телевизору в гостинице показывают взрывы в метро. Я подумал, что это архивные съёмки. Думаю: зачем ВВС показывать старые архивные записи? И, значит, зубы чищу, телевизор работает, и вдруг я понимаю, что это происходит сейчас в московском метро. И они говорят: «станция Павелецкая». И я понимаю, что мои сыновья едут по этой ветке метро в университет. И я лихорадочно начинаю им звонить, но никто не отвечает. И в этот момент меня начинает трясти. Я начинаю в тот момент погибать. В это время звонит телефон, и внизу говорят: «Mr. Gelasimov lets times for your press-conference», и я говорю «F***». Меня сажают в машину, привозят, сидят журналисты, какие-то фотографы, что-то говорят. Мол, вот у вас там Чечня, ла-ла-ла. И вдруг приходит sms-ка: «Папа, я  доехал». И в этот момент я говорю: «Вы извините, пресс-конференция закончена». Мы теперь живём, к сожалению, не в той стране, в которой я жил в 1979 году. Когда не взрывалось метро.

- У вас было желание уехать?

- А везде взрывают. Сейчас мир такой, что прятаться бесполезно. Нет, мыслей уехать не было, я русский человек и я люблю эту страну и этих парней. Я говорю от их лица, может быть, беру на себя слишком большую ответственность, но я готов с ними быть. Мой сын, когда пришло время пойти служить в армию, пошёл и отслужил. И я горжусь своим сыном.

Всегда всё заканчивается хорошо. При всех испытаниях в жизни. Бывают и сложнее испытания, бывают тяжёлые болезни. И даже когда человек уходит, то это тоже нужно принять. Так надо. Надо принять и радоваться жизни. Это моё убеждение. Обратное - это уже будет карамазовский бунт. Помните, когда Карамазов говорит: я бога принимаю, а мир божий не принимаю. Я всю вещь писал в полемике с этим персонажем. Потому я бога принимаю и мир божий, просто я чего-то не понимаю. И то, что мне кажется за невыносимое страдание, мне просто непонятно. Пока я живу вот в этой земной оболочке, пока я живой. Потом, может быть, я пойму, зачем это было надо. И, значит, остаётся одна важная вещь – доверие. Я должен просто довериться и сказать: «Значит так надо, я просто маленький пока, зародыш». Но бунтовать против этого не буду.

Записала Мария Осина