Я знал Бориса Немцова лично. Я видел его всего четыре раза.

Я около часа разговаривал с ним в телевизионном эфире. Я минут двадцать шёл с ним по улице Стара Загора.

Он был похож на большого, красивого, задиристого подростка. Он был обидчив и щедр. Вспыльчив и совершенно незлопамятен. Он никого не хотел унижать и не переносил, когда унижали и унижались другие. Он хотел влюблять в себя и одаривать.

Он был старше меня на три года. Он долго смеялся, когда, кажется, в 2003 году на улице в вечернем сумраке меня приняли за Виктора Шендеровича, [Внесен(а/о) в реестр иностранных агентов] а его за Филиппа Киркорова. Он был очень нормальный, смешной, импульсивный, прямоходящий и прямоговорящий человек.

И его убили.

Он, не стесняясь, обозначал президента своей страны нецензурным эпитетом. Он напрямую и очень громко говорил о том, что Россия воюет с Украиной.

И его убили.

Ещё немного и ведущими оппозиционными политиками в России станут Виктор Шендерович и Лев Рубинштейн. Потому что из всей политики в России осталось только прямоговорение. Ещё осталось. В качестве приглашения на казнь…

Его убили в самом лубочном месте столицы. Его убили. Но жизнь продолжается. Наступила смерть, но надо жить дальше.

Нет, милые и не очень милые мои, жизнь больше не продолжается. Во всяком случае, для меня и моего поколения. Так уже было в истории «потерянных» и растерянных поколений.

В России в 1917-ом. В СССР – в 1927-ом и 1934-ом. В Германии – в 1933-ем…

Нас уже столько раз убивали. И вот убили его.

Кто это сделал – разбуженная и востребованная режимом людоедская самодеятельность в чёрных рубашках с красными бантами или…

«Власть сделает всё, чтобы это преступление было раскрыто». Власть уже сделала всё, чтобы это преступление совершилось.

Да и нет в России никакой власти. Есть только охваченная сеткой вещания территория, склонная снова обрастать раковыми опухолями.

Есть только территория и русский язык. Язык, который каждое отдельное «я» неизбежно превращает в «мы».

А власть… Какая власть?.. Наша власть – это одно тело на вершине кооперативного приозёрного ордена меченосцев. А ещё, конечно, скрепы-скрепочки-наручнички. Православно сталинский лубок и гламурно сермяжный империализм,  «северокавказская путинская пехота» и совинформбюро, ДНР и ЛНР, Газпром и Роснефть. Чёрная, как замерзающая на морозе кровь, неиссякающая роснефть. Струйки которой образуют поток, катящийся навстречу Великой китайской стене…

Привет, соседи по шарашке! Заключённые, оккупированные, военнопленные, просто пленные, обслуга, охрана, маркитанты, эффективные менеджеры, юноши и девушки, колхозные крестьяне, оборонные рабочие, среднеазитаские рабы. Феодальное безличное тело населения, научившегося пользоваться айфонами и фейсбуками [Признан(а/о) экстремистской на территории РФ и запрещен(а/о)]

Вот ведь как смешно получается в постевропейской стране. В ХХI веке. В чудодейственном пространстве, где отказ от людоедства называется оскорблением чувств верующих.

А я не верю, что вы верите в Бога…

Мне говорят, что политика – это пошло. Надо не обращать внимания и заниматься чем-то более интересным. Искусством, поэзией...

Во-первых, нет никакой политики. Вынеси за мной говно или помалкивай, когда выносят другие,  – это не политика. Это дедовщина. Если приправить местными этнографическими особенностями, то дедушка Меркушкин подтвердит…

А если вдруг не подтвердит, если вдруг, не приведи господи, главное в стране тело скажет о дедушке, что он короед и обманщик, то весь волжскокоммунный губернский волганьюс будет проклинать его чаще, чем сейчас печатает его фотографии…

Заняться исключительно искусством? Искусство – это свобода. Искусство – это то, что сегодня ещё неведомо и запрещено. Не стоит сублимацию элементарного человеческого страха и страсть самооправдания собственного антропологического бессилия называть искусством.

Уютное, безобидное экспериментирование в резервации, ограждённой переодетыми в вахтёров чекистами, колхозниками и служителями церкви, - это что-то совсем другое. Это почти то же самое, что смотр художественной самодеятельности фольклорных коллективов на банкете по случаю долгожданного объединения трёх самарских университетов в один самаранский…

Да, я сгущаю краски. В сером тумане последнего перед весной вечера на окраине Самары мне ничего не остаётся, кроме как сгущать краски…

Хорошо мне узнику на воле, братия и сестры мусульмане, полиэтиленовое поле тлеет в целлофаном тумане. Перед злой распутицей весенней наши души - тени метеоров - спят на дне донецкого бассейна чёрные, как мумии шахтёров. В приграничном доме опустелом прошлое запутано следами. Доиграю голосом и телом наше непорочное свиданье…

И что от того, что мы всегда будем помнить Бориса Немцова, если нас никто помнить не будет…

Сергей Лейбград